— Я же для вас стараюсь! А вы этого не цените! — говорит свёкровь, а у меня от её «заботы» уже глаз дёргается…
Порой мне снится лишь одно: уехать. Куда угодно — в другой город, хоть на край земли, хоть в деревню под Псковом. Лишь бы подальше от матери моего мужа. Иначе я точно сойду с ума. У меня начинается нервный тик, как только слышу её бодрое: «Я вам полезную вещь принесла! Вы будете в восторге!»
Когда мы с Димой только поженились, подруги ахали: «Тебе с твоей свёкровью повезло! Не лезет, не ворчит, даже пироги не суёт без спроса». Сначала так и было — она всем видом показывала, что поддерживает нас. Но, видимо, внутри копилась энергия, которой рано или поздно надо было вырваться. И когда это случилось — снесло всё, что мы строили.
Сначала она загорелась идеей устроить нам пышную свадьбу: с криками «Горько!», банкетом на полсотни гостей и прочей мишурой. Мы отказались. Чуть не попались, но её отвлек выпускной младшей дочери — туда она и перенесла свой пыл. Но на этом не успокоилась.
Тогда мы снимали квартиру. Уютную, светлую, без излишеств. Но свёкров начала тащить туда «нужные вещи»: тарелки с отбитыми краями, вилки, гнущиеся от взгляда, и, конечно, шторы. Эти шторы мне до сих пор снятся — бархатные, бордовые, с дырами от моли.
— Это же антиквариат! Подшей дырки — и как новенькие! — восторгалась она.
А я думала: если они такие замечательные, почему сама не повесила у себя?
Когда мы наконец купили свою квартиру — с помощью моих родителей и крёстного Димы — я наивно верила, что всё изменится. Но свёкровь решила: раз денег не дала, поможет «делом». И начала помогать. Так, что волосы вставали дыбом.
Сперва притащила обои. Им, наверное, было лет пятьдесят. Выцветшие, сырые, пахнущие затхлоой. Потом настояла, чтобы плитку в ванной клал «дядя Витя» — «мастер на все руки». Этот «умелец» всё положил криво, плитка отвалилась через неделю, швы позеленели, и нам пришлось платить другим, чтобы переделывали её «бесплатную помощь».
Потом был холодильник. Она его буквально вволокла на себе. Грохотал, как трактор, а запах… Словно внутри что-то сдохло. Мы выбросили его в тот же день, но свёкровь устроила истерику:
— Его просто отмыть надо было! Ещё бы десять лет проработал! А вы неблагодарные!
Затем — диван с дачи троюродной тётки. Потом стенка из совдепии. Потом ковёр, пропахший нафталином и затхлостью. Мы всё это отвергали — и каждый раз был скандал. Слёзы. Обиды. Упреки.
Теперь я жду ребёнка. Долго скрывали, но когда животик стал заметен — пришлось признаться. И всё… Свёкровь сразу начала собирать «приданое» из б/у вещей: коляска от какой-то Сандры, кроватка от Галины, одежда, в которой выросло пятеро детей…
А я не хочу. Не хочу, чтобы мой ребёнок спал в кроватке, в которой кто-то сопел до него. Не хочу коляски с дребезжащими колёсами. Не хочу застиранных чужих распашонок. Мне противно. И обидно, что моё мнение никого не волнует.
Сейчас свёкровь продолжает наступление. Я молчу — беременность не время для ссор. Держит оборону Дима: отговаривает, отказывается, отшучивается. Но вижу — устал. А у его матери энергии — как у Саяно-Шушенской ГЭС, и конца этому не видно.
Иногда хочется продать квартиру и исчезнуть. Не из злости. Просто хочу тишины. Свежего воздуха. Своей жизни. Без бархатных занавесок, холодильников-монстров и ковров из прошлого века. Хочу дышать. Хочу жить. Хочу, чтобы у нас было своё гнёздышко — чистое, новое, спокойное. Без «добрых» визитов, от которых хочется кричать…
Жизнь научила меня одному: даже самые благие намерения могут стать цепями, если навязывать их без спроса.
