Если бы мне кто-то сказал, что одна-единственная фраза способна разрушить все: годы любви, заботы, общие мечты и крепкую связь — я бы рассмеялась в ответ. Но теперь живу с этой правдой, как с ножом в сердце. Потому что в центре этой драмы — ребёнок. Наш сын. Её внук. Которого она обожала до безумия — до того самого мгновения, пока не узнала, что он «не её кровь».
Мы с Димой поженились, когда мне было двадцать два, ему — двадцать шесть. Молодые, бесшабашные, с головой, полной планов. Хотели большую семью — троих детей. Не ждали «удобного момента», хоть и ютились тогда в съёмной однушке в Нижнем Новгороде, перебиваясь с копейки на копейку. Но были счастливы. По-настоящему.
Месяцы шли, а тесты упрямо показывали одну полоску. Пошли по врачам. У меня — всё в порядке. А у Димы… Приговор: бесплодие. Неизлечимое. Объехали пол-России, консультировались в Питере, в лучших клиниках. Везде одно: «Шансов нет». Он сломался. Говорил: «Уходи, найди нормального мужика». Но я выбрала его — не как отца, а как человека, с которым хочу прожить жизнь. Решили: ребёнок будет от донора.
Это было нелегко. Но благодаря врачам — деликатным, как редкие гости, — всё прошло без драм. Дали нам анкеты доноров, Дима сам выбрал — парня, похожего на него: тот же разрез глаз, цвет волос. Я ни секунды не сомневалась.
Свекровь, Тамара Ивановна, с самого начала рвалась в бой. Каждый месяц спрашивала: «Ну что, Оленька, когда же?» Плакала от счастья, когда узнала о беременности. Накрыла стол, обнимала меня, как родную. Всю беременность таскала мне варенье, вязаные пинетки, дежурила у кабинета врача. Я, признаться, начала ей верить. Думала — нам повезло.
Когда родился наш Ваня — в честь отца — свекровь чуть не поседела от восторга. Сразу включилась «в полную мощность». Коляски, распашонки, погремушки — всё несла, как на пожар. Даже ссора с моей мамой вышла — не поделили, кто первый возьмёт внука на руки. Но потом, после рюмки, рассмеялись, помирились. Как в добром фильме.
О том, что Ваня — от донора, знали только мы с мужем. Но он был вылитый отец — даже жесты те же. Свекровь восхищалась: «Димка, да он твоя копия!» Муж молча улыбался, а я шептала:
— Может, скажем?
Он качал головой: «Не сейчас». Стеснялся. Боялся.
Годы шли. Сын рос, свекровь продолжала осыпать его подарками, приговаривая: «У меня пока один внучок — так что отрывайтесь!» Но это «пока» звучало всё тревожнее.
А потом, когда Ване исполнилось три, она завела привычку: каждый визит — намёки.
— Ну когда уже вторым порадуете? А то Ванюшке одному скучно! Давайте, Оль, я на день рождения подарю ему велосипед, а вы — братика! — смеялась она, но я видела — это не шутка.
Я терпела. До последнего. Пока в один из её визитов, с очередным плюшевым зайцем и намёками, не сорвалась.
— Тамара Ивановна… Наш Ваня — от донора. Дима не мог иметь детей. Второго ребёнка у нас не будет.
Тишина. Лицо свекрови стало каменным. Она посмотрела на меня, на Ваню, который тянул к ней ручонки, и… отпрянула. Без слов. Без криков. Просто… отдалилась. И вышла, хлопнув дверью.
Муж, когда я рассказала, лишь пробормотал:
— Теперь жди…
Прошёл месяц. Свекровь не звонила. Не отвечала. Дима сходил к ней — вернулся бледный. Она говорила о погоде, о здоровье, даже о ценах на картошку — но ни слова о Ване. Как будто его не существовало. А потом мы узнали: квартиру, которую обещала «только внуку», она переписала на племянницу. Хотя ещё недавно клялась: «Всё — Ванечке!»
Недавно Ваня спросил:
— Мам, а баба Тома меня больше не любит?
Я не смогла ответить. Муж винит меня: «Зачем сказала?» Но я больше не могла врать. Молчать. Прятаться.
Остаётся надеяться, что любовь — даже «не по крови» — окажется сильнее обид. Что когда-нибудь она постучится. Обнимет Ваню. И спросит, как раньше:
— Ну что, что нового у моего внученька?
Потому что родство — не в генах. А в том, кто рядом, когда ты делаешь первые шаги. Кто держит тебя за руку. Надеюсь, она это поймёт… Пока не поздно.
