«Невестка села на шею моему Ванюше!» — вопит свекровь, шипя в мой адрес, будто я тунеядка, хотя я в декрете с двумя малышами.
Я никогда не обманывалась насчёт неё. С первой же встречи было ясно — не примет. Не из-за характера, не из-за поступков, не потому что плохо к её сыну отношусь. Нет. Я — из глубинки, а она — москвичка. И для неё этого хватило, чтобы поставить на мне крест. Я — «не его уровня», «не ровня», «не для их семьи». И всё.
Когда мы с Ванюшей расписались, её холод уже чувствовался. Улыбалась через силу, слова подбирала с намёком. Делала вид, что всё в порядке, но даже простые вопросы звучали как уколы. Её фраза на свадьбе: «Ну хоть из деревни здоровых внуков наберёмся» — запомнилась мне навеки.
Сразу решили жить отдельно. Комната в коммуналке, тесная, зато своя. Я прямо сказала мужу: «С твоей матерью не уживусь. Задохнусь». Он понял. И когда свекровь уговаривала: «Зачем деньги на чужое кидать? У меня место есть, всё под боком!» — твёрдо ответил: «Мать, мы сами справимся».
Именно тогда она окончательно решила — виновата я. Это я «отвадила» её сыночка от родного гнезда. С той поры её взгляды стали ядовитее, а слова — острее. Я терпела. Любила мужа, не хотела ссор.
Потом забеременела. Мы с Ванюшей давно об этом мечтали — ребёнка в молодости, пока силы есть. Но для свекрови новость стала поводом для новых уколов.
— Как вы в съёмной с ребёнком будете? На одну его зарплату?! В нищету скатитесь! — качала головой.
Мы снова отказались переезжать. Трудно было, но не ныли. Я подрабатывала шитьём, муж подрабатывал таксистом. Ни у кого не просили. Своими силами.
Когда родился первенец, свекровь будто притихла. Стала навещать, игрушки дарила, умилялась. Я почти поверила, что смягчилась. Но стоило мне забеременеть снова — всё вернулось. Только теперь её злоба вырвалась наружу.
— Совсем рехнулись?! Второго?! Ты рожать — рожай, а работать — небось не спешишь?! А Ванюша твой пусть вкалывает, как ломовая лошадь? Он и так замученный! А ты ноги протянула, даёшь команды!
Я молчала. Но когда она бросила: «Сделай аборт и иди работать, как все нормальные женщины!» — Ваня впервые сорвался. Не просто отмахнулся, а рявкнул в трубку так, что стены дрогнули.
— Хватит! Это наша семья, и мы решаем сами! Ни у кого не просим, никому не должны! Не хочешь поддержать — не звони!
Она замолчала. Исчезла. Больше не приезжает. Только шепчется с ним по телефону, а за спиной меня поливает: мол, на шее у сына сижу, детей нарожала, чтобы не работать, лентяйка деревенская…
Больно. Не из-за её слов — к ним привыкла. А из-за того, что она — мать моего мужа. Могла бы внуков любить, помогать, быть рядом… А вместо этого — только яд. За что? За то, что живём, как хотим?
Да, я сейчас дома. Но это не «ничего не делаю». Это бессонные ночи, капризы, кастрюли каш, стирка, слёзы, смех, страхи. Я не отдыхаю — я мать. Устаю так, что иной раз сил нет дышать. И я не «на шее» — у нас всё общее. Дом, дети, жизнь. Пока муж работает — я тут. А когда дорастут — вернусь к своему делу. Я не дармоедка.
Почему она этого не видит? Почему вместо гордости — только злость?
Мы справляемся. Нам хорошо. Мы любим друг друга. И всё, чего я хочу — чтобы нас оставили в покое. Без упрёков, без грязи. Потому что мы — семья. И никто не вправе разрушать то, что мы строим. Даже если это свекровь.
