Свекровь всю жизнь боготворила своих дочерей. А ухаживать за ней на склоне лет теперь приходится мне.
У моей свекрови трое детей. Моего мужа, Дмитрия, она родила позже всех. И, кажется, он всегда был для неё лишним. Всю любовь и заботу она отдавала старшим дочерям — Галине и Ольге. Им помогала во всём: в ремонте, с внуками, деньгами, долгами. А нас с Димой будто и не замечала.
Восемь лет брака — и ни копейки помощи, ни подарка, ни звонка. Нас не звали на праздники, дни рождения внуков, даже на её собственный юбилей. Разговаривала с нами редко, холодно, будто из вежливости.
Когда у нас родился сын, я тайно надеялась: может, внук смягчит её сердце. Но нет. Даже не приехала. Бросила в трубку: «Жаль, не девочка» — и всё. Дима тогда мучился, пытался понять, в чём провинился. А потом смирился. Опора у нас была только на моих родителей. Они забирали внука, пока мы вкалывали на двух работах, подкармливали, поддерживали — во всём.
Свекровь давно стала чужой. Поздравляли её по СМС — и точка. Казалось, эта страница жизни перевёрнута.
Всё рухнуло, когда она слегла. Врачи вынесли приговор — болезнь, после которой не встать. Дима, узнав, бросил всё и помчался к ней. Вернулся раздавленным — злым, потерянным. Он всегда был терпеливым, а тут впервые закричал.
После больницы мать требовала ухода днём и ночью. Дочери тут же собрали «совет» и постановили: это наша с Димой задача. Мол, у одной грудной младенец, у другой — дом в Ленобласти, далеко ехать. Ни слова о том, что у нас тоже ребёнок, работа, что мы для свекрови всегда были пустым местом.
«Квартиру вам оставим» — звучало как насмешка. Особенно когда всё имущество — дача, машина, сбережения — давно записаны на дочерей. «В благодарность за заботу», как они объяснили. А теперь вдруг вспомнили о брате, которому всю жизнь доставались крохи. Но когда Дима отказался, его обозвали бессердечным, кричали, что он — позор для семьи.
А я просто измотана. Жаль старуху, да. Но она мне чужая. Не могу заботиться о том, кто тридцать лет делал вид, что нас нет. Муж сломлен — грызёт себя из-за долга. Но какой долг перед тем, кто тебя презирал?
Он сказал: если сёстры так переживают — пусть продают её трёшку в Питере и нанимают сиделку. Он скинет деньгами, но не отдаст свою жизнь. Потому что у нас — своя семья. Своё здоровье. Своё право на тишину.
Старость — тяжкий крест. Но почему тащить его должны те, кого всю жизнь гнали прочь? Где были эти «лапочки», когда мать умирала? Почему теперь я, чужая, должна бросить всё и стать её служанкой?
Знаю — осудят. Скажут: «Стариков не бросают». Но в этой истории слишком много боли. Слишком много лжи.
И слишком поздно что-то менять.
