ОГОНЁК НА ВЕТРУ
Светлана Аркадьевна скинула перчатки, бросила их в оцинкованный таз и, выдохнув, вышла из операционной. Операция была тяжёлая — на волоске висела жизнь. Пациент, Юрий Михайлович Воронцов, пожилой мужчина с больным сердцем, еле вытерпел наркоз.
Теперь оставалось ждать…
Ночь Светлана провела без сна. Лежала на жесткой койке в ординаторской, вглядываясь в потолок. Потрескавшаяся штукатурка напоминала ей о прошлом, которое она закопала глубоко внутри. Эти белые разводы — словно отголоски её деревни Белогорки под Красноярском, где когда-то начиналась её взрослая жизнь.
Закрыв глаза, она перенеслась назад. Ей снова девятнадцать, она стоит у покосившейся церквушки — почерневшей от времени, с колоколом, который давно не звонит.
После института её отправили в глушь. Там она узнала, что такое жизнь в тишине, лютые морозы и людское равнодушие.
В ту церковь она зашла случайно. Внутри пахло затхлостью и воском. Поставила свечку — хоть какое-то тепло.
— Что-то гложет, сестрица? — раздался за спиной голос.
Перед ней стоял молодой батюшка — отец Виктор.
— Так, зашла… — ответила она нехотя.
С тех пор приходила чаще. Разговоры с ним были тихими, душевными. Он казался ей родным — мудрым, понимающим.
Однажды она провалилась:
— Сегодня отца день рождения. Он был военным… Погиб в 1919-м, под Ростовом…
Эти слова стали роковыми.
Ночью в её дверь вломились с обыском. Отец Виктор оказался стукачом. Он сдал её за «неправильные» разговоры.
В кабинете следователя было тихо.
— Садись. Я — Пётр Сергеевич Морозов. Не бойся, — он говорил спокойно. — Не все здесь звери. Хотя время такое — человек как огонёк на ветру. Дунуло — и нет его…
Он не бил. Смотрел с грустью.
— Вытащить тебя не могу, но в лагерь не отправлю. Попробую устроить тебя в ссылку. Только молись, чтобы никто больше не заинтересовался твоим делом.
Так она оказалась в Белогорке.
Дорога туда была одна — длинная, прямая, засыпанная снегом.
Сначала никто не пускал её даже на порог — ссыльных боялись. Стучалась в каждую избу — везде отворот.
— Людей и в Сибири хватает, — вспомнила она слова Морозова.
Открыла только одна — Агафья, молодая вдова.
— Заходи. Только не шуми.
Так Светлана осталась у неё. Работала в огороде, лечила деревенских, нянчила детей. Постепенно люди начали ей доверять.
Прошло два года. Каждые две недели она отмечалась в райкоме. Секретарь, Владимир Игнатьевич Громов, принимал её молча, ставя в журнале безразличную подпись.
Но на третий год всё изменилось.
Был вечер. Метель.
У дома Агафьи остановились сани. Ворвался Громов, весь в снегу.
— Дочка умирает! Помоги.
Они примчались к нему.
На кровати лежала девочка. Лицо серое, глаза ввалились, дышала еле-еле. В углу сидела районная врач.
— Дифтерит, — равнодушно бросила та.
— Скальпель есть?
— Привезут. Через пять часов.
— Через пять она умрёт, — резко сказала Светлана. — Нужен нож, свеча и спирт.
Громов метался по дому, принёс всё. Она простерилизовала нож, вскрыла нарыв в горле.
Гной и кровь хлынули ребёнку в лицо. Жена Громова с воплем бросилась на неё — била, царапала. Муж еле оттащил.
Светлана не отходила от постели всю ночь. К утру девочка задышала ровнее. Через день уже смеялась.
Перед отъездом жена Громова подошла к ней:
— Прости… Думала, ты… а ты спасла её. Возьми. — Она сунула в руки узел с едой, тёплым платком и рушниками.
После этого Громов приезжал часто — привозил еду, дрова. В райкоме она больше не отмечалась.
Через полтора года Светлана вернулась в город. Защитила диссертацию, вышла замуж, родила детей.
Прошли годы.
Однажды она снова оказалась у той церкви. Всё изменилось — чистенько, аккуратно.
Вошла. Пусто. Только монашка метёт пол.
— Отец Виктор здесь?
— Его нет. Погиб. Машина. Шесть лет назад.
— Вы из тех, кого он…? — тихо спросил молодой священник.
Она кивнула.
— Бог не прощает зла, сотворённого в Его доме, — прошептал он.
Она поставила свечу — за отца, за свою молодость, за всю ту боль.
А потом на приём пришёл пожилой мужчина.
— Рак желудка. Слабое сердце, — читала она историю болезни. — ФИО: Юрий Воронцов.
Подняла глаза — и застыла. Это был он. Тот самый следователь.
— Света? — узнал и он. — Неужели…
Они говорили долго. Он рассказал, что через год сам попал под раздачу — отсидел пять лет.
— Ну что, доктор?
— Шансы невелики, Юрий Михайлович. Но попробуем.
Ночью она звонила в отделение.
— Как пациент Воронцов?
— В норме, спит, — ответила медсестра.
Светлана вышла на балкон. Летний рассвет. Звёзды гаснут.
И в этот миг она поняла — огонёк его жизни ещё тлеет. И, может быть, тлеть будет долго.
