Судьба в деревне
Деревня Берёзовка, спрятанная среди вековых сосен под Ярославлем, встречала нас морозным утром. Завтра я должен был познакомиться с будущей свекровью, и я, Данила, не находил себе места. Замужние друзья, желая подбодрить, только напугали меня ещё больше:
— Не опускай голову, ты не с улицы!
— Не давай свекрови верховодить, сразу покажи, кто здесь хозяин!
— Хороших свекровей не существует, запомни это!
— Это ты их осчастливил, а не они тебя!
Ночь прошла без сна, к утру я выглядел так, будто меня уже отпели. Мы с Катей, моей невестой, встретились на вокзале. Два часа в электричке тянулись, как вечность. Выйдя на станции, мы пошли через маленький городок, а затем через заснеженный лес. Морозный воздух пах смолой и праздником, снег хрустел под ногами, а деревья шептались над головой. Я начал коченеть, но вскоре вдали показались крыши Берёзовки.
У калитки нас встретила маленькая старушка в потрёпанной телогрейке и выцветшем платке. Если бы она не окликнула, я бы прошёл мимо.
— Данилушка, родной, я Надежда Степановна, мать Кати. Будем знакомы! — она сняла поношенную варежку и крепко сжала мою руку. Её взгляд, острый и проницательный, словно видел меня насквозь. По узкой тропинке между сугробов мы зашли в старую избу, сложенную из потемневших брёвен. Внутри было тепло, печь пылала.
Я будто перенёсся в прошлое. В сотне километров от Ярославля — и ни водопровода, ни нормального туалета, только дыра в сенях. Телевизор? Далеко не у каждого. Свет в избе давала одна тусклая лампочка.
— Мам, давай освещение включим, — предложила Катя.
Надежда Степановна нахмурилась:
— Не в театре живём, при свете сидеть. Или ты боишься ложку мимо рта пронести? — но, взглянув на меня, смягчилась. — Ладно, дочка, сейчас вкручу, за хлопотами забыла.
Она повернула лампочку над столом, и тусклый свет разлился по кухне.
— Голодные, поди? Щи сварила, милости прошу! — она засуетилась, разливая горячее по тарелкам.
Мы ели, переглядываясь, а она приговаривала ласковые слова, но её взгляд, будто нож, резал мне душу. Я чувствовал себя под микроскопом. Когда наши глаза встречались, она тут же находила дело: то хлеб нарезать, то в печь дров подбросить.
— Самовар поставлю, — приговаривала она. — Чай не простой, с мятой. К нему варенье малиновое, хворь прогонит, душу согреет. Угощайтесь, гости милые!
Мне казалось, я попал в сказку времён Ивана Грозного. Вот-вот выйдет режиссёр и крикнет: «Стоп, снято!» Тепло, сытная еда и сладкий чай расслабили меня. Хотелось прилечь и забыться, но Надежда Степановна имела другие планы.
— Ребята, сбегайте в лавку, возьмите муки пару кило. Пирогов напечём, вечером родня придёт: сёстры Кати, Маша с Олей, да Антонина из Ярославля с женихом. А я картошку пожарю, котлеты сделаю.
Пока мы одевались, она достала из-под лавки огромную кастрюлю и, нарезая картошку, приговаривала:
— Режь картошку, не зевай, чтоб щи не убежали.
По деревне шли, и все кланялись Кате, мужики снимали шапки, провожали нас взглядами. Лавка была в соседнем селе, путь лежал через перелесок. Снег искрился на солнце, но к вечеру свет потускнел — зимний день короток. Вернувшись, Надежда Степановна объявила:
— Стряпай, Данилушка. Я во двор, снег утопчу, чтоб зайцы кору не обглодали. Катю беру, пусть лопатой поработает.
Я остался с кучей теста. Знал бы, что печь придётся, не взял бы столько! «Начнёшь — осилишь, — подзадоривала свекровь. — Тяжело в начале, легко в конце». Пироги получались кривобокие: один толстый, другой тонкий, один с горой начинки, другой пустой. Намаялся я, пока лепил. Позже Катя призналась: мать проверяла, гожусь ли я в мужья её дочери.
Гостей набилось — яблоку негде упасть. Все светловолосые, с серыми глазами, улыбаются, а я прячусь за Катю, стесняюсь. Стол вынесли в центр, меня усадили на лавку с ребятишками. Лавка скрипучая, колени чуть в подбородок не упираются, дети скачут — голова кругом. Катя принесла табурет, накрыла половиком — сижу, как на троне, на всеобщем обозрении. Лук и капусту я не ем, но тут ел за пятерых — уши трещали!
Стемнело. У Надежды Степановны узкая кровать у печки, остальные в горнице. «Тесно, да не скучно», — приговаривала она. Мне, как гостю, досталась кровать. Из старинного буфета, сделанного покойным отцом Кати, достали накрахмаленное бельё. Ложиться страшно, будто в музей лезешь. Свекровь стелет и бормочет:
— Спи, изба, спи, печь, а хозяину негде прилечь!
Родня устроилась на полу, на ворохе старых одеял с чердака. Мне приспичило в туалет. Выбрался из кровати, ощупывая пол, чтобы не наступить на спящих. В сенях — тьма кромешная. Что-то пушистое коснулось ноги. Я вздрогнул, решив, что это мышь. Все вскочили, смеются: котик, днём гулял, ночью домой вернулся.
В туалет пошёл с Катей. Двери нет, только занавеска. Она стоит спиной, светит фонариком, чтоб я в яму не свалился. Вернулся, рухнул на кровать и заснул мёртвым сном. Свежий воздух, тишина — деревня…