Сын приходит ко мне украдкой, чтоб не расстроить жену… А ведь я когда-то отдала ему всё.
Воспитывала я его одна. Так вышло — мужчина, от которого родился Сашенька, не захотел ни брака, ни отцовства. А когда сын появился на свет, его отец и вовсе исчез — сначала задерживался с друзьями, потом пропадал на сутки, а однажды не вернулся совсем. Осталась я одна с младенцем на руках и с тоской в сердце, которую нужно было заглушить не слезами, а работой.
Спасибо родителям — без них я бы не вытянула. Отец таскал дрова, сам сложил нам печку, а мама варила щи, качала люльку, ночами сидела у кроватки, когда я валилась с ног. Мы выдержали. Я трудилась в ателье, брала заказы на дом, шила по ночам. Всё ради него — чтобы ни в чём не нуждался, чтобы рос счастливым.
Саша вырос добрым парнем — отзывчивым, ласковым, с открытой душой. Когда пришло время идти в армию, я не спала от страха — вдруг отдалится? Но через знакомых устроила так, чтобы он служил недалеко от Нижнего Новгорода. Каждую неделю ездила к нему, а иногда командир отпускал его на побывку. Домой. Ко мне.
После армии он поступил в институт. И тут всё изменилось. Познакомился с девушкой — Лерой. Увидела её впервые на празднике — статная, с холодным взглядом, держалась так, будто всё в жизни уже постигла. Саша сиял рядом с ней, как ребёнок. А она улыбалась вежливо, словно чужой тёте на улице.
С первой же встречи я поняла: она не желает меня в его жизни. Ни меня, ни бабушку, души не чаявшую во внуке. Лера будто не слышала, когда я говорила: я не соперница. Я — мать. А она — его избранница. Но она словно соревновалась. И побеждала.
Перед свадьбой я отдала им свою квартиру. Да, мы жили в двушке в хрущёвке. Не палаты, но своё, с любовью обустроенное. Перебралась к маме, потому что Саша уговаривал: «Мама, так будет лучше». Я верила. Думала — это нас сблизит.
Сначала благодарили. Потом начали ремонт. Лера выкинула всю мебель, переклеила обои, даже лампы поменяла. Ни одной вещицы, напоминающей обо мне. Я молчала — ну, молодая семья, новые порядки. Хотя было горько.
Через год родилась Машенька. Первая внучка. Я летала от счастья. Привезла им подарки — распашонки, плед, чепчики… Но Лера принимала всё снисходительно, будто делала мне одолжение, пуская на порог. Сначала разрешала видеться по расписанию — раз в неделю на час. Потом и вовсе заявила:
«У вас кошки, а у Маши может быть аллергия. Больше не приходите».
Да, у мамы две кошки. Старые, домоседки, на улице не бывали. Шерсть? Мы и стирали, и гладили, и спреями обрабатывали — всё равно «нет». Видели внучку только на улице, в коляске. Да и ту Лера не доверяла нам катить — сама держала ручку, с тем же надменным взглядом.
Сашу теперь почти не видим. Забегает украдкой — на полчаса, между работой. Поглядывает на часы, нервничает. Однажды я спросила:
«Сынок, ты чего так? Ты же мужчина, что за дела?»
Он натянуто улыбнулся:
«Мама, Лера на грудном вскармливании, нельзя её нервировать. Вдруг молоко пропадёт… Просто не хочу ссор. Всё нормально».
Я поняла — врёт. Через полгода Маша уже будет на кашах. А запрет останется. Он стал чужой. Будто не я его растила. Не я сидела у его кровати в бреду. Не я носила передачи в часть, когда он мёрз в карауле.
Теперь он живёт в страхе. Боится, что жена рассердится. Что скажет лишнее. Он будто не муж, а мальчишка, дрожащий перед строгой нянькой.
Я молчу. Не упрекаю. Но сердце разрывается. Потому что понимаю: всё, что отдала — любовь, жильё, здоровье — теперь ничего не стоит. Рядом с ним женщина, для которой нет ни его прошлого, ни его семьи.
Мне не нужна благодарность. Не надо подарков. Я просто хотела видеть его счастливым. А вижу — как он боится. И в этом — самое страшное горе для матери.
