Сын заявил, что я разрушаю его семью. А я всего-то попросила невестку помыть за собой тарелки.
В двадцать два года муж оставил меня с двухлетним ребёнком на руках. Его звали Дмитрий, и тогда мне казалось, что он — настоящая опора. Но как только жизнь потребовала ответственности, денег и заботы, он взял и смылся. Ушёл к другой — лёгкой, беззаботной, которая не требовала “лишнего”. Сказал, что устал. Что не хочет “впахивать”.
Вот и осталась я одна с малышом и кучей долгов. Всё легло на мои плечи — садик, работа, дом, больничные, походы в магазин, даже трубы я сама чинила. Работала с утра до ночи, приходила домой — и всё равно варила, убирала, стирала. Сейчас можно вздохнуть и сказать: “Как же тяжело”, а тогда было не до сантиментов. Надо было выживать.
Сына я растила, как могла — с любовью, с заботой. Пожалела? Наверное. Даже слишком. В свои двадцать восемь он не умеет сварить макароны, зато у него всегда были выглаженные рубашки, полный холодильник и твёрдая уверенность, что “мама решит”. Я надеялась: вот женится — поумнеет, станет настоящим мужчиной, а я наконец вздохну, может, подработку найду, в отпуск съезжу, поживу для себя. Но вышло иначе.
“Мам, мы с Алёной пока пожить у тебя, — объявил он как-то вечером. — Ненадолго, пока денег накопим на съёмную квартиру”.
Что мне оставалось делать? Развела руками, согласилась. Ну ладно, думаю, поживут пару месяцев, всё-таки молодые. Алёна, надеялась я, возьмёт на себя хозяйство — будет готовить, убираться, а я хоть передохну.
Увы.
Алёна оказалась… ну, скажем так, не хозяйкой. Никакой помощи. Ни супа, ни уборки, ни намёка на благодарность. Целыми днями сидела в соцсетях, пила латте с подругами, валялась на диване. Даже свою чашку за собой не убирала. Три месяца я тянула на себе троих: сына, его жену и её святое право ничего не делать.
Я всё так же работала. Приходила вечером, а дома — будто тайфун пронёсся: пустой холодильник, грязная посуда, крошки на полу, а в ванной — гора вещей, которые никто не собирался стирать. Я шла в магазин, готовила, убирала, мыла тарелки — и всё в тишине. Алёна даже “спасибо” не считала нужным сказать.
Однажды я стояла у раковины, как вдруг она подошла и поставила передо мной тарелку — ту самую, что, видимо, неделю прятала у себя в комнате. На ней красовались засохшие остатки еды и пара мошек. Без тени смущения положила — и удалилась. Я стояла и думала: неужели взрослый человек может так себя вести?
На следующий день я не выдержала. Когда она подсунула мне очередную грязную кружку, я спокойно (без криков, честно!) сказала:
“Алёна, может, хватит уже? Хотя бы раз сама помой за собой?”
Она молча уставилась на меня, будто я воздух, и вышла. А утром они с сыном собрали вещи и уехали. Даже “пока” не сказали.
Вечером раздался звонок. Сын, голос ледяной:
“Мама, зачем ты это сделала? Тебе мало было разрушить мою семью?”
Я онемела.
“Ты называешь ‘разрушением семьи’ просьбу помыть тарелку?”
Он бросил трубку.
С тех пор ни он, ни Алёна не звонят. И знаешь что? Я не жалею. В доме снова тихо. Чисто. Свободно. Я завариваю чай, включаю любимый сериал и впервые за долгое время могу улыбаться. Я больше не служанка. Не загнанная лошадь.
И если ради этого пришлось “разрушить чью-то семью” — что ж, значит, это была не семья, а видимость. А я больше не хочу жить в видимости.
