Этот сон начался как обычный день, но быстро превратился в нечто невообразимое.
Мне было всего двадцать два, когда муж, будто тень, растворился из нашей жизни, оставив меня одну с маленьким Костей. Ему тогда едва исполнилось два года. Муж не выдержал — семья казалась ему тяжким ярмом. Зачем кормить жену и ребёнка, если можно тратить деньги на себя и ту, что уводила его по вечерам? Каким бы он ни был, вместе было проще. А когда он исчез, весь мир рухнул на мои плечи.
Костя пошёл в садик, я — на работу. Возвращалась домой, едва волоча ноги, но в доме всегда был порядок: ужин готов, ребёнок сыт, бельё выстирано и поглажено. Так меня учила бабушка, и наше поколение понимало, что такое долг. Да, пожалуй, я слишком баловала сына. В двадцать семь он не умел даже яичницу пожарить. Но когда он женился на Светлане, я надеялась, что теперь она возьмёт заботу о нём на себя, а я наконец смогу вздохнуть свободно — может, найти хобби, подрабатывать на досуге. Просто жить.
Но сон быстро превратился в кошмар. Костя объявил, что они со Светой переезжают ко мне в Москву — «ненадолго». Я не обрадовалась, но согласилась. Думала, Света будет готовить, стирать, убирать, а я потерплю. Но действительность оказалась страшнее.
Света не делала ничего. Тарелки копались на столе, одежда валялась по углам, пыль покрывала мебель, как зимний снег. Три месяца я таскала на себе троих. Разве этого я ждала в свои годы?
Пока Костя играл роль добытчика, Света целыми днями сидела в телефоне или болтала с подругами. Я работала, возвращалась — и видела: беспорядок, пустой холодильник, гора грязной посуды. Шла в магазин, готовила, мыла. А она даже бровью не вела.
Однажды, когда я стояла у раковины, она принесла тарелку. На ней цвела плесень, кишели мошки. Я промолчала. Но когда это повторилось, не сдержалась:
«Света, ну хоть раз помой за собой, у тебя совести нет?» — сказала я, стараясь не кричать.
Извинилась? Конечно нет. На следующий день они съехали — сняли комнату. А Костя заявил, будто я разрушаю его брак. Как? Тем, что попросила жену помыть тарелку?
Теперь в доме снова тишина. Я живу для себя, и это — облегчение. Но сердце ноет: неужели я где-то ошиблась, растивя его? Или просто теперь все такие — безответственные, чужие друг другу?
