До сих пор, будто сквозь сонную дымку, всплывает в памяти тот день, когда тётя Люда вдруг зачастила поздравлениями:
— Ну наконец-то! Твой-то Ванюша под венец пошёл!
Голос в трубке будто растворился в ватном безмолвии.
— Что? — прошептала я, словно боясь разбудить саму себя. — Женился? Ты, наверное, ошибаешься… Он бы мне сказал. Я же мать, в конце концов…
Но ошибки не было. Её дочь Настасья увидела в соцсетях фотографии: мой сын в строгом костюме, рядом — невеста Алёна в белоснежном платье, море роз, шампанское, канапе… А подпись: «Самый счастливый день».
Я опустилась на пол. Просто так, посреди кухни. С самовара валил пар, оладьи на плите покрывались коркой. А я сидела, словно прикованная, и не могла сдвинуться с места. В висках стучало одно: почему? Почему он не сказал мне?
Родила я его поздно. В тридцать два — сейчас бы и не заметили, а тогда в роддоме шушукались: «Поздняя да уж». Через десять лет муж протянулся — сердце прихватило на стройке. Остались мы с Ванюшей вдвоём. Тащила нас, как могла. Днем на заводе, ночью подшивала соседям одежду, на себя забила — лишь бы у него всё было.
Вырос, отучился в политехе, съехал на съёмную хату. Жил своей жизнью, я не лезла. Иногда забегал — приносил мандарины, рассказывал, что всё путём. Я и радовалась, что ладится. Потом привёл Алёну — девочку тихую, моложе его на десять лет, из простой семьи. Приглянулась она мне. Думаю: «Ну вот, появилась у него своя семья».
Ушли они, а я сидела на кухне, улыбалась в пустоту и представляла, как буду внуков качать. Уверена была — раз познакомил, значит, всерьёз. Ну и ясно же — свадьба будет, позовёт.
Но не позвал.
Когда дозвонилась, он сначала сбросил. Потом перезвонил сам — будто так и надо. Попыталась говорить ровно:
— Ну что, хочешь мне что-то сказать?
Он замялся.
— А, ты уже в курсе… Да, мы вчера расписались. Завтра в Сочи улетаем. Я хотел заскочить…
И правда, через час явился: с медовиком, с розами. Чмокнул в щёку. Уселся, будто ничего такого.
— Ну да, свадьба была. Но только своя тусовка. Ты ж понимаешь, там диджей, кальян… Тебе бы тяжело было… — бросил небрежно, словно оправдывался, почему не позвал меня на шашлыки.
— А Алёниных родителей звали? — спросила я.
— Ну… да. Но они же ещё молоки…
Тут во мне что-то треснуло.
— А мне пятьдесят девять. Значит, я уже не в тренде, да?
Он потупился. Молча ковырял вилкой торт. Я смотрела на него и не понимала, когда мы стали чужими. Мне ведь не нужен был их клубный угар. Но почему даже в загс не позвали? Почему я узнала от тёти Люды, а не от него?
— Не подумали, — пробормотал он.
Не подумали. Самое страшное в этих словах — не зло, не обида. Пустота. Ему просто в голову не пришло.
А ведь я для него — вся жизнь. Я ночами дежурила у его кровати, когда скарлатина сжигала. Я таскала мешки с картошкой, когда стипендии не хватало. Я штопала, пекла, мыла полы в офисе по вечерам — лишь бы ему хоть чуточку легче. Никогда не позволяла себе сломаться.
А он… просто женился. Без меня. Даже не подумал, что матери может быть больно. Что она, возможно, сидит сейчас одна в пустой двушке, перебирает потрёпанный альбом и гадает: а нужна ли я ему вообще была?
Теперь вот сижу, думаю: если бы сама не позвонила — сказал бы? Или так и жил бы дальше, будто ничего не случилось?
Говорят, дети ничем не обязаны. Да, не обязаны. Но разве это нормально — забыть мать в день, который называешь «самым счастливым»?
Уехал он, и в квартире стало тихо, как в склепе. Я не скандалила, не упрекала. Просто отпустила.
Наверное, каждый родитель однажды понимает: твой ребёнок вырос. И места тебе в его жизни больше нет. Но я не думала, что это будет так… беззвучно.