Когда мой Ярослав женился, я едва знала свою будущую сноху. Они познакомились всего две недели назад, и первое впечатление оставило в душе тревогу. Кричащий макияж, вызывающий наряд, накачанные губы — всё это говорило не о красоте, а о лени. О том, что она привыкла только брать.
Её родителей я увидела прямо у ЗАГСа. Разговаривали слащаво, приехали на дорогой иномарке, но позже выяснилось — машина арендованная. Такси, видимо, не годилось для их статуса. Мы с мужем переглянулись: щедрости от этих людей ждать не приходилось. Свадьбу, кстати, оплатили мы. До копейки.
В город мы перебрались незадолго до рождения сына. Ярослав рос мягким, чувствительным мальчиком. Писал стихи, переживал из-за пустяков. В деревне из него, может, и вышел бы крепкий хозяин, но город сделал его ранимым. До двадцати шести лет у него было всего три романа, да и те я узнавала по обрывкам телефонных разговоров. Открытым он не был никогда.
Вёл себя как все: иногда приходил выпивши, от него пахло табаком, но потом, кажется, завязал. После свадьбы молодые остались жить у нас. У нас трёхкомнатная квартира, мы с мужем перебрались в маленькую комнату, а им отдали просторную. Не жалко — лишь бы жили ладно. Но лада не случилось. Постоянные крики. Вернее, один голос — капризный, требовательный. Её голос — Алины.
Что дали её родители — не знаю. Мы вручили конверт с крупной суммой. Позже узнала, что и родня жениха тоже деньгами помогала. Но благодарности я так и не услышала.
Алина почти не выходила из комнаты. Ела только то, что привозили на дом. Работала мастером маникюра в салоне, а дома пальцем не пошевелила. Хлопоты по хозяйству были «не для неё». Мой сын ел то, что сам купит, или доедал наше — молча, потупив взгляд. Ему было стыдно. Это не любовь была — рабство.
Потом они съехали. Сняли жильё рядом с её салоном. И вот она, «щедрая душа», впервые за месяцы села с нами за стол, выпила чаю, отломила кусок пирога. Я даже удивилась — а как же диета? Когда садилась в машину, я поймала её взгляд — холодный, презрительный. Или мне показалось. Но это чувство — будто нож в бок. Оно не ушло.
А вчера я заглянула к ним. Алина, разумеется, была на работе. Встретил меня сын. Усталый, без сил. Чай предложил — мол, только с работы, еды нет. Хорошо, что сумку с провизией принесла — хоть холодильник наполнила.
Оказалось, теперь он ездит на работу на маршрутке. Машину отдали Алине — «ей же к клиентам, как она будет на автобусах?» До салона, между прочим, пять минут пешком. Но ей тяжело, ей неудобно. А он — пешком, в дождь, в мороз. Потому что так ей лучше.
А потом он проговорился — у него кредиты. Не один. Один из них — на поездку в Турцию. Но не для них обоих. Для неё. Она «устала» и улетела отдыхать с подругой. Я не стала спрашивать, кто эта подруга. Видела, как он сжимается от таких вопросов. Как молча глотает обиду.
Я вернулась домой и разревелась. Рассказала мужу. Он только рукой махнул: «Я с первого дня знал, чем это кончится». А мне не всё равно. Я ведь мать. Не для этого растила сына, чтобы он стал прислугой чужой бабы.
Теперь я даже рот боюсь открыть. Боюсь, Алина устроит сцену. А я — что потеряю сына навсегда. Больно. Чувствую себя беспомощной. Где я упустила момент? Почему не научила его быть мужчиной? Почему мой сын — подкаблучник?
И самое страшное — я ничего не могу изменить. Только смотреть, как мой мальчик тает на глазах, и ждать. Ждать, когда он сам поймёт, что живёт чужой жизнью. Только бы не слишком поздно.
