Меня зовут Иван. Мне 72 года. Живу один в старом доме на краю небольшого городка, где когда-то кипела жизнь. Здесь, во дворе, мой сын бегал босиком по траве, звал меня строить шалаш из старых простыней, вместе мы жарили картошку на костре и мечтали о будущем. Тогда мне казалось, что это счастье — на всю жизнь. Что я нужен, что важен. Но время идёт, и теперь в доме только тишина. Пыль на самоваре, шорох мыши за печкой, и изредка — лай соседского пса во дворе.
Моего сына зовут Дмитрий. Его мать, моя покойная жена Галина, умерла почти десять лет назад. После её ухода он стал моей единственной ниточкой, связывающей с прошлым, где ещё было тепло и смысл.
Мы растили его с любовью и заботой, но без баловства. Я много работал, не разгибая спины. Галина была душой дома, а я — его опорой. Не всегда мог быть рядом, но если требовалось — приходил на помощь. Подчинённый на работе, но строгий отец дома. Учил его кататься на велосипеде, сам чинил его первый «Запорожец», на котором он потом уехал учиться в губернский город. Я им гордился. Всегда.
Когда Дмитрий женился, я искренне радовался. Его невеста — Анастасия — показалась мне скромной, воспитанной. Поселились они в другом районе. Я думал: пусть живут, обустраиваются. А я помогу, чем смогу. Мечтал, что они будут навещать, что я буду нянчить внуков, читать им сказки перед сном. Но вышло иначе.
Сначала звонили редко. Потом — только по праздникам. Я несколько раз приходил сам — с пирогами, с гостинцами. Один раз дверь открыли, но сказали, что у Анастасии болит голова. В другой — малыш спал. А в третий раз мне просто не открыли. После этого я перестал стучаться.
Не устраивал сцен. Не жаловался. Сидел и ждал. Думал: у них свои заботы, работа, дети — всё наладится. Но шли годы, и стало ясно — в их жизни для меня места нет. Даже в день памяти Галины они не пришли. Лишь позвонили — и всё.
Недавно случайно встретил Дмитрия на улице. Он вёл за руку сына, нёс покупки. Я окликнул — сердце ёкнуло от радости. А он обернулся, взглянул, словно на незнакомца. «Отец, всё в порядке?» — спросил. Я кивнул. Он ответил тем же. Сказал, что торопится. И ушёл. Вот и вся встреча.
Долго брёл домой пешком. Шёл и думал — где же ошибся? Почему родной сын стал мне чужим? Может, был слишком суров? Или, наоборот, слишком мягок? А может, просто стал обузой — со своими воспоминаниями, старостью, одиночеством…
Теперь я сам себе и семья, и опора. Завариваю чай, перечитываю письма Галины, иногда сижу на лавочке и наблюдаю, как резвятся чужие дети. Соседка Мария иногда машет мне рукой. Я киваю в ответ. Вот и вся жизнь.
Сына я люблю. По-прежнему. Но больше не жду. Видно, такова родительская доля — отпускать. Но никто не готовит нас к тому, что однажды ты станешь лишним в жизни того, ради кого жил.
И, наверное, вот оно — настоящее взросление. Только теперь не ребИ, наверное, вот она — настоящая старость, когда понимаешь, что твоя история уже никому не нужна.
