Мой сын приходит ко мне украдкой, чтобы не расстроить жену… А ведь я когда-то отдала ему всё.
Я растила его одна. Так вышло — мужчина, от которого я забеременела, не захотел ни штампа в паспорте, ни детей. Когда родился Ваня, отец сначала стал пропадать по ночам, потом исчезать на «встречи с друзьями», а однажды просто не вернулся. Так я осталась с младенцем на руках и с пустотой внутри, которую нужно было залечить не слезами, а работой.
Мне помогли родители. Без них я бы не справилась. Отец таскал дрова, сам сложил нам печь, а мама варила щи, качала коляску, ночами сидела с внуком, когда у меня уже не было сил. Мы вытянули. Я работала в ателье, брала заказы на дом. Всё ради Вани — чтобы у него было всё, чтобы не чувствовал себя хуже других.
Он рос хорошим мальчишкой — добрым, отзывчивым, с открытой улыбкой. Когда пришло время идти в армию, я не спала ночами, боялась, что потеряю его. Но через друзей устроила так, чтоб он служил недалеко от нашего Твери. Каждую неделю ездила к нему, а если повезёт — командир отпускал его на выходные. Домой. Ко мне.
После армии он поступил в университет. И тогда всё изменилось. Познакомился с девушкой — Алиной. Впервые увидела её на празднике — статная, с холодным взглядом, держалась так, будто уже всё в этой жизни знает. Ваня светился рядом с ней, как подросток. А она улыбалась — не по-родному, а вежливо, будто случайной знакомой.
С первой же встречи я поняла: она не хочет меня в его жизни. Ни меня, ни бабушку, обожавшую внука. Алина будто не слышала, когда я объясняла: я не соперница. Я — его мать. Она — его любовь. Это разные вещи. Но она словно соревновалась. И побеждала.
Перед свадьбой я отдала им свою квартиру. Двушка в хрущёвке — не палаты, но своё, нажитое, с любовью обустроенное. Переехала к матери, потому что Ваня говорил: «Мама, нам так будет легче». Я верила. Думала — это нас сблизит.
Сначала была благодарность. Потом — ремонт. Алина выкинула всю мебель, переклеила обои, даже лампы поменяла. Ничего, что напоминало бы, что здесь жила его мать. Я молчала — ну, молодые, новые порядки. Хотя было больно.
Через год родилась Машенька. Моя внучка. Я принесла подарки — одеяльца, носочки, ленточки… Но Алина принимала их с натянутой улыбкой, будто делала одолжение, пуская меня на порог. Сначала пускала нас с мамой по графику — раз в неделю на час. Потом заявила:
«У вас кошки. Шерсть. У Маши может быть аллергия. Не приходите».
Да, у матери две кошки. Старые, домашние, на улице ни разу не были. Да, шерсть могла быть на одежде, но мы стирали, гладили — всё равно «нет». Видели внучку только на улице, в коляске. Да и ту Алина не давала нам катить, крепко держа ручку, с тем же холодным взглядом.
Вани почти не видим. Забегает украдкой — на полчаса, между работой. Поглядывает на часы, нервничает. Однажды спросила:
«Вань, что за театр? Ты же взрослый!»
Он выдавил улыбку:
«Мама, Аля кормит, нельзя её нервировать. Вдруг молоко пропадёт… Я просто не хочу скандалов. Всё нормально».
Я поняла — врет. Через полгода Маша будет на кашках. Найдётся новая причина. Он стал чужим. Будто не я его растила. Не я ночами сидела у его кровати в жару. Не я носила передачи в часть, пока он маршировал в ботинках по плацу.
Теперь он живёт в страхе. Боится, что жена рассердится. Словно не муж, а мальчишка, который дрожит перед строгой нянькой.
Я молчу. Не упрекаю. Но сердце разрывается. Потому что всё, что я отдала — любовь, дом, здоровье, — теперь ничего не стоит. Рядом с ним женщина, для которой нет ни его прошлого, ни его корней.
Мне не нужны подарки или благодарность. Я просто хотела видеть его счастливым. А вижу, как он боится. И это — самая горькая боль для матери.
