**Дневник.**
Мой сын приходит ко мне украдкой, чтобы не расстраивать жену… А ведь когда-то я отдала ему всё.
Я растила его одна. Так вышло — мужчина, от которого я забеременела, не захотел ни штампа в паспорте, ни обязательств. Когда родился Ваня, его отец сначала стал задерживаться, потом исчезать на «встречи с друзьями», а однажды просто не вернулся. Так я осталась одна с младенцем на руках и с пустотой в сердце, которую нужно было залатать не слезами, а работой.
Спасибо родителям — без них я бы не справилась. Отец таскал дрова, мастерил печь, а мама варила щи, качала люльку, подменяла меня ночами, когда я валилась с ног. Мы выстояли. Я шила в ателье, брала заказы на дом. Всё ради него — чтобы ни в чём не нуждался, чтобы не чувствовал себя хуже других.
Ваня рос добрым, отзывчивым, с лучезарной улыбкой. Когда пришло время идти в армию, я не спала ночами — боялась потерять связь. Но через знакомых устроила, чтобы его отправили в часть под Рязанью. Каждую неделю ездила к нему, а когда командир разрешал — он приезжал домой. Ко мне.
После службы он поступил в институт. И тогда всё изменилось. Он встретил Леру. Впервые увидела её на празднике — статная, с холодным взглядом, держалась так, будто уже всё решила за него. Ваня сиял рядом, как ребёнок. А она улыбалась вежливо, без тепла.
С первого взгляда я поняла: она не хочет меня в его жизни. Ни меня, ни бабушку, души не чаявшую во внуке. Лера будто не слышала, когда я говорила: «Я не соперница. Я — его мать. Ты — его любовь. Мы разные». Но она вела себя как победительница. И побеждала.
Перед свадьбой я отдала им свою квартиру. Двушка в Рязани, не дворец, но своя, с любовью обустроенная. Переехала к маме, потому что Ваня уговаривал: «Так будет лучше». Я верила. Думала — это нас сблизит.
Сначала была благодарность. Потом — ремонт. Лера выкинула всю мебель, переклеила обои, даже выбросила старую люстру. Ничего, что напоминало бы обо мне. Я молчала — ну, молодые, своя жизнь. Хотя было горько.
Через год родилась Машенька. Моя первая внучка. Я привезла им ворох подарков — распашонки, плед, крошечные чепчики… Но Лера принимала их с натянутой улыбкой, словно оказывала мне честь, впуская на порог. Сначала мы с мамой могли приходить раз в неделю. Потом она заявила:
«У вас кошки. Шерсть. У Маши может быть аллергия. Больше не приходите».
Да, у мамы две кошки. Домашние, ни разу не выходили на улицу. Мы стирали одежду, гладили, но всё равно — «нет». Видели внучку только в парке, в коляске. И то Лера не давала нам даже толкнуть её — держала ручку крепко, с тем же ледяным взглядом.
Теперь Ваню почти не видим. Забегает украдкой — на полчаса, между работой. Смотрит на часы, нервничает. Однажды спросила:
«Вань, ты чего? Ты же мужчина, что за дела?»
Он натянуто улыбнулся:
«Мам, Лера кормит грудью, ей нельзя нервничать. Вдруг молоко пропадёт… Не хочу ссор. Всё нормально».
Я поняла — врёт. Через полгода Маша уже будет есть кашу. А запрет останется. Он стал чужим. Будто не я его растила. Не я сидела у его кровати, когда он болел. Не я носила передачи в часть, где он маршировал в кирзовых сапогах.
Теперь он живёт в страхе. Боится, что жена рассердится. Словно не муж, а мальчишка, дрожащий перед строгой нянькой.
Я молчу. Не упрекаю. Но сердце разрывается. Потому что всё, что я отдала — любовь, жильё, здоровье — теперь ничего не стоит. Рядом с ним женщина, для которой не существует ни его прошлого, ни его родни.
Мне не нужно спасибо. Не нужны подарки. Я просто хотела видеть его счастливым. А вижу, как он боится. И это — самая страшная боль для матери.