Сыну помогу, а невестка пусть сама справляется
Свою историю я, Светлана Ивановна из Нижнего Новгорода, поведаю не за жалостью, а чтобы мир знал, как жизнь порой кривую дорожку под ноги стелет. Особенно когда тебя, мать, держат про запас — будто старый чемодан на антресолях. Вытащат, только когда собственный дом рухнет, а в остальные дни — будто и не жила вовсе.
С той самой минуты, как мой Дмитрий привёл в дом свою избранницу Юлию, сердце ёкнуло — не к добру. Не то чтобы девушка сразу не приглянулась — внешне миловидная, скромная. Но от взгляда её веяло ледяным ветром с северных равнин. Пыталась сблизиться: звонила, спрашивала, предлагала поддержку — в ответ лишь холодное «справимся сами». Телефон её молчал чаще церковного колокола в будни. Если и отвечала — сквозь зубы, словно одолжение делала.
Сначала я решила: наверное, она просто скромная. Притёрлись — оттает. Держалась на расстоянии, улыбалась. Но стоило собраться к ним в гости — Юлия будто по волшебству находила дела: то к косметологу, то на йогу, то «внезапные планы» с подругами. Оставляла меня наедине с сыном да с тиканьем часов в пустой гостиной.
Но главная боль пришла позже. Когда переехали в съёмную квартиру под Питером, будто отрезали. Звонки — в пустоту. Сообщения — как в колодец. А Дима потом оправдывался: «Мать, у Юли работа нервная, ты уж прости». Да я бы простила работу, кабы за ней хоть капля уважения пряталась.
Когда родилась внучка Анечка, думала — теперь-то сердце невестки оттает. Ан нет! Юлия выстроила стену выше кремлёвской: «Не тревожьте малышку», «У нас режим», «Сама справлюсь». Родители её за тридевять земель в Новосибирске — ни разу даже не видели ребёнка. Но мне — доверить боялись. Хотя я здорова, на пенсии, да с руками-ногами — хоть сейчас нянчить!
Смирилась. Перестала стучаться в закрытую дверь. Не от гордости — чтобы достоинство сохранить. Жила тихо в своей «трёшке» на окраине, что с покойным мужем когда-то брали. Он, правда, позже к молодой ушёл, но дом остался — моя крепость, моя тихая пристань.
А две недели назад — звонок среди бела дня. Открываю — Дмитрий с рюкзаком и коляской. В глазах метель ноябрьская. Говорит: «Мама, беда. Хозяйка квартиру продала, нас — на улицу. Юля в декрете, а меня с завода сократили». Сердце ёкнуло, но впустила.
Он оглядел прихожую, спросил тихо: «Можно… пожить немного?»
Вздохнула. Сына жалко до слёз, внучку — тем более. Но глядя в его глаза, твёрдо сказала: «Ты — оставайся. И Анечка — родная кровь. А твоя Юлия… пусть к своим едет. Я не камера хранения. Вчера игнорировала, а сегодня мать вспомнила? Нет уж. Пусть учится на своих ошибках».
Дима промолчал. Глаза в пол уставил.
Не думайте, чёрствой стала. Но есть грань между добротой и потворством. Всю жизнь готова была грудью за них встать. Не виновата, что сын полюбил женщину, для которой свекровь — как выцветшая фотография в альбоме: есть — да не нужна.
Скажи она хоть раз «спасибо». Пригласи на блины. Признай, что я — не чужая. Отдала бы последнюю копейку. А теперь — нет. Пусть знает, почём фунт лиха.
Сын с внучкой пока здесь. Каждый день борщом кормлю, сказки на ночь читаю. А невестка? Может ещё доказать, что гордыня — не пожизненный приговор. Только чую — поезд её уже ушёл.
