Старая Матрёна вытирала слезы, катившиеся по её бледным, изборождённым морщинами щекам. Время от времени она размахивала руками и бормотала что-то невнятное, словно младенец, только учившийся говорить. Мужики в растерянности почёсывали затылки, а сбежавшиеся бабы тщетно пытались понять старуху.
С самого утра, обезумев от горя, Матрёна бегала по деревне, стучала в окна и рыдала. От рождения была немая, да и умом — не от мира сего. Поэтому односельчане её сторонились, хотя и не обижали. Не разобравшись, что случилось, послали за Егором — местным выпивохой и балагуром, единственным, кто частенько заходил к старухе и помогал по хозяйству. За ужин да бутылку самогона.
Вскоре он явился. Помятый, ещё не очнувшийся от вчерашнего, протиснулся сквозь толпу. Старуха бросилась к нему, захлёбываясь слезами, замахала руками. Лишь он один мог её понять. А когда Матрёна умолкла, Егор потемнел лицом. Снял картуз и мрачно глянул на собравшихся.
— Ну, говори! — крикнули из толпы.
— Танюшка пропала! — объявил он, имея в виду семилетнюю внучку Матрёны.
— Как пропала? Когда? — ахнули бабы.
— Говорит, мать ночью унесла! — испуганно пробормотал мужик.
В толпе поднялся гул. Женщины крестились, мужики закурили, не скрывая волнения.
— Разве может покойница ребёнка украсть? — сомневаясь, сказал кто-то из селян.
Все в деревне знали, что три месяца назад мать девочки, Даша, утонула в болоте. Как и бабка, была отроду немой. Пошла с бабами за клюквой, да не вернулась. Как случилось — неведомо. Отстала, заплутала, угодила в трясину. А крикнуть не могла — только мычала. Да кто бы её и услышал? Так и осталась Танюшка сиротой, тяжёлой ношей для старой Матрёны. Будь отец — с него бы и спрос, а так — не с кого. Покойница при жизни таила, от кого дитя, и унесла эту тайну в могилу. Даже родной матери не призналась. Шёпотом поговаривали: а не Егора ли это дитя? Ну а что? Молодой, холостой. В дом захаживал.
Но тот только отнекивался. Мол, и в помине не было ничего!
Матрёна снова завопила и замахала руками.
— Чего она говорит-то? А, Егор? — зашептали бабы.
— Рассказывает, будто всякую ночь покойница к избе подходила. Матрёна свечи жгла, кресты на дверях и окнах выжигала — от нечисти оберегалась. А Даша не унималась: то в окно заглядывала, то порог обходила. И тихонько дочку звала. И в эту ночь стояла под окном — бледная, глаза мёртвые, губы шепчут, Танюшку манят…
Старуха гнала внучку прочь от окна, но та норовила занавеску отодвинуть. То ли морок, то ли старуха задремала — только не уследила. Увела покойница Танюшку, обманула невинное дитя! — Егор вытер пот со лба и добавил: — Искать надо!
Мужики заскрипели зубами и разошлись по дворам — одни за ружьями, другие за собаками. Даже Егор, забыв про похмелье, зашагал домой собираться.
Вскоре поисковые партии разбрелись по округе. Обыскали дворы, кладбище — тщетно. Оставалось идти в лес, а там — в проклятые топи, где нашла покой Даша. Перекурили и двинулись в путь.
У самой опушки нашли следы босых детских ног. Псы залаяли и рванули в чащу. Долго метались, сбивая хозяев с толку, будто нарочно заводя в дебри.
Уже сумерки сгущались над лесом, когда усталые псы, тяжело дыша, рухнули на землю. Вместе с ними и мужики. Молодые ещё попытались обыскать болото.
Надежда таяла с каждой минутой.
Егор шёл осторожно, боясь провалиться. Так увлёкся, что не заметил, как отбился от своих. Впрочем, болото знал хорошо, потому и побрёл дальше.
— Где ж ты, Танюшка? — хрипло пробормотал он, вглядываясь в топь.
В сотне шагов раздался скрипучий крик. Огромный чёрный ворон, усевшись на сосну, сверкнул глазами и наблюдал за незваным гостем.
«Карр! Карр!» — снова прокричала зловещая птица.
Сердце мужчины ёкнуло. Что-то в этом крике заставило его ускорить шаг. Подошёл к той самой сосне — и обомлел.
На мху, у корней, калачиком свернулась девочка.
— Танюшка! — шёпотом окликнул Егор, боясь спугнуть.
Девочка открыла глаза и внимательно посмотрела на него.
— Живая! — обрадовался он.
Снял рубаху, укутал ребёнка.
— Как ты сюда попала? — хрипло спросил Егор, не ожидая ответа.
Она ведь, как мать и бабка, была немой.
— С мамой пришла, — неожиданно сказала девочка.
Мужчина вздрогнул.
— Чудно! — подхватил Танюшку на руки и понёс прочь от болота. — Ну-ка, скажи ещё что-нибудь!
— Мамка стала женой болотного духа. Хотела меня забрать, но он не позволил.
— Кто не позволил? — не понял Егор.
— Дедушка. Очень старый, но сильный. Мы его Лешим зовём. Он мамку отругал: «Не след родное дитя губить!» Мне, говорит, ещё жить да жить — и людям польза, и лесу, и ему самому. Потом дунул, и огненная струйка коснулась моих губ. И слова полились рекой. Теперь я всё знаю!
— И что же? — сглотнул Егор.
— Что деревья говорят, а травы шепчут. А ещё… ты мой папка! — выпалила Танюшка.
Егор замер. Осторожно опустил девочку на землю, встал на колено и, глядя в веснушчатое личико, спросил:
— Это тоже старик сказал?
— Ага! — кивнула она и обняла его за шею.
Он нерешительно ответил на объятия.
«Неужели правда моя?» — мелькнуло у него в голове.
С Дашей у него и впрямь однажды вышло. Но после той ночи девка стала сторониться, глаза опускала, будто ничего неТак и жили они с тех пор в любви и согласии, а Танюшка, став настоящей знахаркой, всегда знала — где бы она ни была, Леший никогда не оставит её без защиты.
