В тихом городке на севере России, где деревянные дома с резными ставнями помнят шепот былых времен, моя жизнь раскололась из-за предательства, которого я никак не ожидала. Я, Варвара Петровна, всегда души не чаяла в младшем брате Мишеньке и считала его семью родной кровью. Но когда я разоблачила его жену, Агриппину, в бесстыжей лжи, между нами пролегла пропасть, а душа моя облилась кровью от обиды и горя.
Миша — мое солнышко, моя радость. Воспитывались мы по-простому, делили последнюю краюху хлеба, и я, как старшая, всегда опекала его. Когда он привел в дом Агриппину, я обрадовалась: девушка смотрелась скромницей, хлопотуньей, будто созданной для брата. Поселились они в Нижнем Новгороде, где Мишенька устроился мастером на фабрику, а Агриппина завела хозяйство. Частенько навещала их, носила гостинцы их сынишке Ванюше и считала их кров родным. Но мало-помалу стала замечать в Агриппине что-то неладное.
Сперва были пустяки. Всё жаловалась, что денег не хватает, хотя Миша получал исправно. Намёки кидала, просила взаймы, а потом и ухом не вела. Я не придавала значения — родня ведь, не помочь нельзя. Но однажды подслушала её болтовню по телефону. Хвасталась подружке, что купила шелковую шаль да браслет с самоцветами, а ещё в Крым собралась, пока Мишенька «в поту горбатится». Сердце моё сжалось: значит, обманывает нас, живёт в довольстве, а брат мой надрывается.
Решила проведать правду. Попросила знакомую, что в сберкассе служит, проверить, куда деньги уходят. Узнанное чуть не свело меня в могилу. Оказалось, Агриппина тайком завела счет, куда сливала Мишины заработки. «На мечты», как писала она подруге в переписке, что мне удалось увидеть. Брат мой, простодушный, и ведать не ведал, что жена его обкрадывает. Да ещё и кредит на его имя взяла, не спросив, а деньги спустила на наряды да посиделки с кумушками.
Молчать не стала. Пришла к ним, когда Миша на работе был. «Объясни, что за счет и долги?» — спросила, бумаги протянув. Она побелела, да тут же в обороту взяла: «Тебе-то какое дело? Это наше с Мишуткой житьё!» Наглость её поразила. Крикнула, что всё брату расскажу, а она вместо раскаянья давай грозиться: «Только пикни — такую историю сплету, что он тебя на порог не пустит!»
Дождалась Мишеньку, выложила всё как есть. Смотрит на меня, будто впервые видит, молчит. А тут и Агриппина врывается, давай слезы лить, клясться, что всё «ради семьи», что просто «хотела как лучше». И что же? Миша ей поверил. «Варя, хватит, — говорит. — Груша не смогла бы так. Ты нам покоя не даешь». Слова его ножом по сердцу скользнули. Брат, которого я берегла пуще глаза, выбрал её, а не меня.
Ушла, захлебываясь слезами. Дома места себе не находила. Как он правды не видит? Хотела спасти, а он отвернулся. Через неделю Агриппина звонит, да так ехидно: «Миша видеть тебя не желает. Не суйся». Пыталась до брата дозвониться — молчит. Ванюшка, свет мой, больше в гости не зовёт — видно, настроила его против меня. Семья моя, вера моя, всё рухнуло.
Соседки, узнав, судачили, пытались утешить, да толку. Чувствую себя обманутой, брошенной. Агриппина не только Мишеньку одурачила, но и нас рассорила. Боюсь, очнётся он когда-нибудь, да поздно будет. Душа болит: хотела защитить, а потеряла. Теперь одна, с тоской непроглядной, и жить не знаю как.
Иногда думаю: может, погорячилась? Надо было промолчать? Но правда жегла меня изнутри. Агриппина, с её сладкими речами, украла не только деньги, но и мою кровь. Грежу, что Мишенька прозреет да вернётся, а пока живу с этой раной, будто заноза в сердце. И дом, и город, и сама жизнь — всё напоминает о брате, которого я потеряла из-за её лукавства.
