Она, кого я звал мамой
Алевтина стояла у кухонного окна, жуя черствую краюху с маслом, глядела на соседний двор. Утро выдалось хмурым, дождливым — как её собственное настроение последние недели. За стеклом мелькнула знакомая фигура — Анна Петровна шла к подъезду, сгибаясь под тяжестью авосек.
— Мам, твоя соседка опять одна пыхтит с сумками, — крикнула Алевтина в комнату, где Людмила Степановна, уткнувшись в старую газету, сидела за столом. — Помочь, может?
— Какая она мне соседка? — буркнула женщина, не поднимая глаз. — Посторонняя бабка. У неё сынок есть, пусть помогает.
Алевтина поморщилась, смолчала. Людмила Степановна последнее время стала колючей, как дикобраз. А ведь раньше первой кидалась на выручку, если кому в доме было тяжко.
—кореш её в Берлине трудится, ты сама знаешь, — тико проговорила Алевтина, надевая ветровку. — Все равно к ларьку иду, помогу ей сумки поднять.
— Иди, иди, страдалица ты наша, — бурчала Людмила Степановна. — Всех приютишь, а про меня позабудешь.
Алевтина замерла на пороге, окинула взглядом женщину, которую мамой звалай лет сорок. Тоненькая, с седыми волосами в тугую плетёнку, Людмила Степановна в старом кресле казалась особенно маленькой. Морщины на лице врезались глубже, руки мелко дрожали, когда она листала газету.
— Тебе чего принести? — мягко спросила Алевтина.
— Не надо ничего. Иди уже давай.
На площадке Алевтина столкнулась нос к носу с Анной Петровной, которая, тяжело дыша, присела на подоконник передохнуть.
— Анна Петровна, давайте я, — предложила Алевтина, забирая у неё самую тяжёлую авоську.
— Ох, спасибо тебе, родная! — облегчённо выдохнула соседка. — Чувствую, последнее время силы на исходе. Возраст, конечно.
Поднимались неспешно, останавливаясь на каждой межэтажке.
— А что Людмила Степановна ваша? — осторожно спросила Анна Петровна. — Давно не видать её.
— Да по-всякому бывает, — избегая прямого ответа, промолвила Алевтина. — То лучше, то хуже себя чувствует.
— Понимаю, понимаю. У меня тётка тоже была… — Анна Петровна замолчала, но Алевтина всё поняла.
Донесла сумки до квартиры и вернулась домой. Людмила Степановна сидела в том же кресле, но газету уже не читала. Смотрела в окно, словно что-то высматривала.
— Мам, может, чайку попьём? — предложила Алевтина, скидывая ветровку.
— Мам… — повторила Людмила Степановна, и в её голосе прозвучала странная нотка. — Ты меня мамой называешь.
Алевтина замерла. Тон насторожил её.
— Ну да, мам. А как же иначе?
— А ведь я тебе и не мать вовсе, — тихо сказала Людмила Степановна, поворачиваясь к ней. — Ты мне чужая.
Алевтина почувствовала, как внутри всё сжалось. Оно пришло. То, чего она панически боялась последние месяцы. От чего отводила глаза, когда замечала в мамином взгляде растерянность.
— Что ты городишь, мам? — Алевтина присела возле кресла, взяла её холодные пальцы в свои. — Конечно, мама. Самая настоящая.
— Нет, — упрямо мотая головой, проговорила Людмила Степановна. — Теперь вспомнила. Ясно вспомнила. Ты не моя дочка. Чужая ты.
В горле у Алевтины перехватило дыхание. Она знала, этот день наступит. Врачи предупреждали, болезнь будет брать своё, память станет совсем ненадёжной. Но она не была готова, что Людмила Степановна вспомнит именно это.
— Мам, послушай, — начала Алевтина, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Да, ты права. Родила меня не ты. Но ты поставила на ноги. Любила. Ты для меня и есть мать.
— Поставила на ноги… — Людмила Степановна нахмурилась, будто пытаясь поймать дымку памяти. — Да, поставила. Привезли тебя… маленькую, несчастную. Ревела днями, от еды отказывалась.
— Да, мам. Года три мне было.
— Три… — повторила Людмила Степановна. — А родная мать где? Где она?
Алевтина закрыла глаза. Этого разговора она избегала всю жизнь. Людмила Степановна никогда не раскрывала подробностей, а Алевтина не выпытывала. Ей хватало той любви, что у неё была.
— Не ведаю, мам. Ты мне никогда не сказывала.
— Не сказывала… — Людмила Степановна задумалась. — Наверное, к лучшему. Правда та горечью обернётся.
Алевтина замерла, боясь шелохнуться. Людмила Степановна долго
Валя молча допила кофе, глядя на мать, которая подошла к окну и завороженно наблюдала за каплями дождя, скользящими по стеклу, а со струёй света, пробившего облака, в кухне стало внезапно светло и уютно, как всегда в их тёплом, привычном мире, созданном годами любви вопреки всему.
