В тихом городке под Тулой, где старые избы шепчутся скрипучими ставнями о судьбах, моё детство растворилось в горьком дыму предательства. Меня, Светлану Петрову, воспитывали бабушка с дедом, пока мать, Людмила, жила новой жизнью с чужим мужчиной. Спустя годы я узнала правду — страшную, как зимняя вьюга за окном. Теперь она стучится в мою дверь, будто ничего и не было.
Людмиле было за тридцать, когда я появилась на свет. Она уже простилась с мечтами о семье, но судьба подкинула ей шанс — Сергея. Мне тогда стукнуло восемь, и я не поняла, почему мать вдруг стала чужой. Она переехала к нему в соседний переулок, оставив меня с бабушкой Анной и дедом Иваном. Они стали мне роднее родителей — грели щами, укутывали в домотканые платки, шептали сказки под треск лучины. Мать звола изредка, наведывалась как гостья — холодная, далёкая.
Бабушка была моей спасительницей. Дед, отпахав смену на заводе, приносил мне карамельки в засахаренной бумажке. А бабка, сутками не разгибая спины над швейной машинкой, шила мне платья с кружевами. «Не пущу тебя к тому змею подколодному, — ворчала она. — Гляжу в его глаза — словно проваливаюсь в прорубь». Я кивала, но настоящая правда оказалась страшнее бабушкиных предостережений.
Когда мне перевалило за двадцать, бабка открыла мне глаза за стаканом крепкого чая. Сергей поставил ультиматум: или он, или я. И мать… мать выбрала его. Решила, что в её годы это последний билет на пароход счастья. Надеялась, что он смягчится. Но змея не переделать. Так я стала разменной монетой в чужой игре.
Годы шли. Мать так и не родила Сергею детей. Я жила с бабкой и дедом, и мне было хорошо в этом уютном мире с самоваром и вышитыми занавесками. Но судьба снова сыграла со мной злую шутку — они умерли, оставив мне свою хрущёвку. Матери в завещании не упомянули — видно, не смогли простить.
А теперь грянул гром. Сергей откинулся, но перед смертью не переоформил дом. Его сыновья от первой жены, с которыми он даже на Пасху не виделся, прибрали жильё к рукам. Мать осталась на улице. И знаете, к кому приползла? Ко мне. Заявила, что у меня «лишние метры», и ей самое место в моей квартире.
У меня в груди всё оборвалось. Я только-только начала дышать — встречаюсь с Игорем, строим планы. Впустить мать, которая выбросила меня как старый валенок? Её друзья осаждают телефон: «Как ты можешь, кровь от крови! Совесть где?» Их слова жгут, но я-то помню её выбор — между мной и тем, у кого глаза были пустые, как прорубь в марте.
Иногда я спрашиваю у потолка: «Бабка, что бы ты сделала?» Она учила меня доброте, но и спуску никому не давала. Может, открыть дверь? Но стоит вспомнить её холодные объятия — и во рту становится горько. Она променяла меня, а теперь, когда жизнь приперла к стенке, вдруг вспомнила о дочери.
Душа рвётся на части. Хочу жить, любить, рожать детей. Но это прошлое — как заноза под ногтем. Простить — не значит забыть? Или лучше, как бабка говорила, «не пускать змею за пазуху»? Стою на распутье, а дороги все ведут в кромешную тьму. Мать протягивает руку, но в глазах у неё всё та же ледяная прорубь…
