“Кто такой ребёнок без прошлого? Никто. Лишь тень, случайно обретшая плоть.”
— Ты всегда чувствовала себя тенью? — спросил Владимир, помешивая сахар в кружке на моей просторной кухне.
Я взглянула на него. На единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а затем выбросившую, словно ненужную вещь.
Мой первый крик не растрогал её. Всё, что осталось — записка на дешёвом одеяльце: “Прости.” Одно слово. Вся любовь, которой мне было не суждено вкусить.
Любовь Ивановна и Николай Петрович, пожилая бездетная пара, обнаружили меня ранним ноябрьским утром. Открыв дверь, они увидели плачущий свёрток. Хватило совести не отправить в детдом, но на любовь сил не хватило.
— Ты живёшь у нас, Анастасия, но помни: ты нам чужая, — повторяла Любовь Ивановна каждый год в день моего “рождения”.
Их хрущёвка стала моей тюрьмой. Мне выделили угол в прихожей с раскладушкой. Ела отдельно, доедая их остывшие порции. Одежду покупали на рынке: всегда на размер больше. “Подрастёшь,” — говорила она. Но когда я подрастала — вещи уже рассыпались.
В школе я была изгоем. “Подкидыш”, “ничья” — шептались за спиной.
Я не плакала. Зачем? Я копила всё внутри: ярость, решимость, силу. Каждый плевок добавлял мне решимости.
В тринадцать начала подрабатывать: раздавала флаеры, выгуливала соседских собак. Деньги прятала под половицей. Однажды Любовь Ивановна их нашла.
— Украла? — сжала мятые купюры. — Плохая кровь…
— Это моё. Я заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Тогда плати за еду. За кров. Пора.
К пятнадцати годам я работала постоянно. В семнадцать поступила в университет в другом городе. Уехала с рюкзаком и коробкой — там лежало моё единственное сокровище: фото новорождённой меня, сделанное медсестрой перед тем, как “мать” забрала меня из роддома.
— Она тебя не любила, Настя, — сказала на прощание Любовь Ивановна. — И мы тоже. Но хоть не врали.
В общаге я делила комнату с тремя девчонками. Ела доширак. Училась до изнеможения — только пятёрки, только стипендия. Ночью подрабатывала в круглосуточном магазине. Сокурсники смеялись над моей потрёпанной одеждой. Я их не слышала. Я слышала лишь голос внутри: Я найду её. Я докажу.
Нет ничего страшнее чувства ненужности. Оно впивается в кожу осколками, которые не вытащить.
Владимир знал мою историю. Знал, как я поднялась. Как рвалась вперёд, будто задыхаясь.
— Это не принесёт тебе покоя, — сказал он однажды.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужен конец этой главы.
Жизнь преподносит сюрпризы. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать стратегию для бренда натуральной косметики.
Три дня без сна. Вся боль вылилась в эту работу. Когда я защитила проект, в аудитории повисла тишина.
Через неделю преподаватель ворвался в кабинет:
— Анастасия! Инвесторы из Москвы видели твою презентацию. Хотят встречи.
Предложили не зарплату, а долю в стартапе. Я подписала, дрожа — терять было нечего.
Год спустя стартап взлетел. Моя доля превратилась в сумму, о которой не мечтала. Хватило на первый взнос за квартиру в центре, на новые проекты.
Жизнь закружилась. К двадцати трём у меня была своя квартира — светлая, просторная. Я привезла туда лишь рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за порогом.
Но счастья не было. Лишь пустота.
— На тебе сидит тень, — сказал Владимир.
Я согласилась. Он предложил помощь. Владимир был не только другом, но и частным детективом. Два года поисков. Сотни тупиков. И он нашёл её.
Светлана Викторовна Морозова. 48 лет. Разведена. Живёт в обветшалой пятиэтажке на окраине. Работает где придётся. Детей нет. “Детей нет” — эта строго обожгла сильнее всего.
Он показал её фото. Измождённое лицо. Потухшие глаза.
— Она ищет работу, — сказал Владимир. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Разместили объявление. Владимир провёл собеседование за моим столом. Я наблюдала через камеру.
— Опыт есть, Светлана Викторовна? — спросил он официально.
— Да, — теребила потрескавшиеся пальцы. — Отели, офисы… Стараюсь.
— Работодатель строгий. Нужна идеальная чистота.
— Мне очень нужна эта работа…
Голос сломан, осанка сгорблена. От былой гордости не осталось следа.
— Вы приняты на испытательный срок, — сказал Владимир.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ человека, давшего мне жизнь и отнявшего любовь.
— Ты уверена? — спросил Владимир.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она появилась в моём доме. Со швабрами и пахнущими химией тряпками. Сгорбленная тень прошлого.
Первая встреча была короткой. Кивнула сухо, делая вид, что занята.
Она не узнала меня. В глазах — лишь отчаяние удержать работу.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, протирает мои зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана стала призраком в моём доме. Почти невидимой.
Порой я ловила её взгляд на моих фото: у Кремля, на конференциях, с коллегами. Она всматривалась в моё лицо. Узнаёт ли?
Владимир ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но я не могла остановиться.
Всё изменилось в один день.
Она задержалась у полки с книгами. Взяла моё выпускное фото. Я стояла в дверях и видела, как её дрожащие пальцы гладят стекло.
Я подошла.
— Узнаёте? — холодно спросила.
Фото задрожало в её руках. Она обернулась, испуганная, как пойманная воровка.
— Простите… Пыль в глаза…
Я села, сердце колотилось.
— Садитесь, — сказала я.
Она села на край стула, сжав руки.
— Вы так похожи… — прошептала. — На одну девочку. Давно…
Я не выдержала.
— Светлана Викторовна, двадцать пять лет назад вы оставили ребёнка у чу— На пороге, — закончила я, глядя в её потухшие глаза, и впервые за двадцать пять лет почувствовала, как камень на сердце дал трещину.
