«Я знаю, как спасти вашего сына», — прошептал мальчишка. То, что случилось дальше, потрясло профессора медицины до глубины души!
Стены детского онкоотделения в Новосибирской областной больнице пестрели мультяшными зверюшками — зайцы, мишки и белочки резвились по стенам, а на потолке нежно светились нарисованные звёзды. Солнечный свет, пробиваясь сквозь занавески, создавал иллюзию уюта. Но за этим ярким фасадом скрывалась тяжёлая тишина — та, что бывает только там, где надежда — как свечка на ветру.
Палата 308 не была исключением. Здесь стояла своя, особенная тишина — в которой даже дыхание звучало как молитва. У кровати сидел доктор Артём Воронцов — светило детской онкологии, человек, спасший десятки жизней, чьи работы цитировали в журналах, а на конференциях слушали, затаив дыхание. Но сейчас перед нами был просто отец — измождённый, с тёмными кругами под глазами, с очками, запотевшими от слёз.
На кровати лежал его сын — восьмилетний Ваня. Лейкоз лишил его волос, румянца и сил. Химия, переливания, консилиумы с московскими и немецкими специалистами — всё было перепробовано. Ничего не помогло. Ваня угасал, а Артём чувствовал себя беспомощным, несмотря на все свои знания.
Он смотрел на монитор: слабая кардиограмма, едва заметное дыхание… и слёзы текли сами собой.
Тишину вдруг нарушил стук в дверь. Артём обернулся, ожидая медсестру. Но в дверях стоял мальчик лет десяти — в потёртых кедах и футболке с Чебурашкой. На шее болтался бейджик с надписью: «Степа».
— Вам что-то нужно? — устало спросил врач, поспешно вытирая лицо.
— Я пришёл к Ване, — спокойно ответил Степа.
— Он не может принимать гостей, — отрезал Артём.
— Я знаю, как ему помочь.
Фраза прозвучала так просто, будто речь шла о сломанной машинке, а не о смертельной болезни. Артём даже усмехнулся:
— И как же ты собираешься лечить рак?
— Я не врач, — пожал плечами мальчик. — Но я понимаю, что ему нужно.
Улыбка сошла с лица Артёма. Он выпрямился.
— Послушай, малыш. Я сделал всё, что возможно. Консилиумы, экспериментальные схемы, даже советы из-за границы. Ты думаешь, все эти светила что-то упустили?
— Я не даю надежду, — тихо сказал Степа. — Я просто пришёл.
— Уходи, — резко бросил Артём, отворачиваясь.
Но мальчик не ушёл. Спокойно, будто знал дорогу, он подошёл к Ване.
— Эй, что ты делаешь?! — вскрикнул врач.
— Он боится, — сказал Степа, не сводя глаз с мальчика. — Не только смерти. Он боится, что вы увидите его слабым.
Сердце Артёма сжалось. Степа бережно взял Ваню за руку.
— Я тоже болел, — прошептал он. — Год не мог говорить. Врачи думали, что у меня повреждён мозг. А я просто… видел кое-что. То, что нельзя объяснить.
— Что именно? — скрестил руки Артём.
Глаза Степы вдруг блеснули чем-то необъяснимым.
— Оно не говорило словами. Я просто понял… что должен вернуться. Что мне ещё нужно помочь ему.
— Ты издеваешься? — рванулся вперёд Артём. — Моему сыну нужны врачи, а не сказки!
Степа не ответил. Он закрыл глаза, прошептал что-то и коснулся лба Вани.
И впервые за долгие дни мальчик пошевелился.
— Ваня?! — вскрикнул Артём, бросаясь к кровати.
Медленно, с трудом, сын приоткрыл глаза.
— Пап… — прошелестел он.
Артём едва не рухнул на колени.
— Ты меня слышишь?
Ваня слабо кивнул.
— Что ты сделал? — прошипел Артём, глядя на Степу.
— Я напомнил ему, зачем держаться, — сказал мальчик. — Но верить в это должен он сам.
— Ты просто ребёнок! Ты не врач!
— Я больше, чем кажусь, — спокойно ответил Степа. — Спросите медсестру Любу. Она знает.
И он ушёл, оставив после себя странную, звенящую тишину.
Когда Артём спросил персонал, кто пустил мальчика, одна из медсестёр удивлённо подняла брови:
— Это невозможно. Степа уехал с матерью в Сочи ещё год назад. У него была редкая болезнь — врачи разводили руками, а он вдруг выздоровел. Мы так и не поняли, как.
Артём остолбенел.
А в палате 308 Ваня уже сидел на кровати и требовал компота.
Через день он шутил с медсёстрами и просил отца держать его за руку, как в детстве, когда боялся грозы. Артём не понимал, что произошло. Анализы оставались прежними. Никаких новых лекарств. Просто мальчик, которого никто не ждал.
Позже он подошёл к Любе:
— Расскажи про Степу, — попросил он шёпотом.
— Зачем? — насторожилась она.
— Он пришёл к Ване. Что-то изменилось.
Люба отложила карточки.
— Он попал к нам в пять лет. Не говорил, не двигался. Месяцами лежал в коме. Мы называли его «спящий богатырь».
— Что случилось потом?
— Однажды ночью, во время грозы, он открыл глаза и сказал одно слово: «Жить». А потом начал выздоравливать. Будто кто-то… подсказал ему, как вернуться.
Она замолчала.
— После этого он изменился. Видел то, чего не видят другие. Просился к тяжелобольным детям. Просто сидел рядом. Не все выживали. Но те, кто приходил в себя, говорили одно — он напоминал им, что они не одни.
Артём едва дышал.
— Где он сейчас?
— Уехали. Мать сказала, что нужно начать всё заново.
Вечером Артём сидел у Ваниной кровати.
— Ты помнишь того мальчика? — спросил он.
— Помню, — прошептал Ваня. — Перед уходом он сказал мне кое-что.
— Что именно?
— Что с тобой всё будет хорошо.
Артём замер.
— Но болен же ты, а не я…
Ваня слабо улыбнулся:
— Нет, пап. Болен был ты.
Он оказался прав.
Лечиться нужно было не только Ване. Артём, потеряв веру, забыл, как жить. АЧерез год Артём открыл в больнице комнату для родителей, где теперь каждый вечер собирались те, кому так нужна была простая человеческая вера — такая же хрупкая и сильная, как та, что когда-то зажёг в его сердце мальчик по имени Степа.
