Мой сын приходит ко мне украдкой, будто вор, чтобы не тревожить жену… А ведь когда-то я отдала ему всё.
Всё началось с того, что я растила его одна. Мужчина, от которого родился Сашенька, не захотел ни печати в паспорте, ни забот. Поначалу он просто задерживался, потом исчезал на «встречи с друзьями», а однажды не вернулся вовсе. И вот я осталась с младенцем на руках и с пустотой внутри, которую нужно было заполнять не слезами, а действием.
Мои родители — мои спасители. Без них я бы не вытянула. Отец таскал дрова, сложил печь своими руками, а мама варила щи, качала люльку, подменяла меня, когда силы уже кончались. Я шила в мастерской, брала заказы на дом. Всё ради него — чтобы у него было всё, чтобы не чувствовал себя хуже других.
Сашенька рос ладным парнем — добрым, отзывчивым, с открытой улыбкой. Когда пришло время армии, я не спала ночами, боялась потерять его. Но через знакомых устроила так, что он служил недалеко от нашего городка. Навещала каждую неделю, а когда командир позволял — он приезжал ко мне, под крыло.
После службы он поступил в институт. И тут всё перевернулось. Он встретил Маргариту. Впервые я увидела её на празднике — статная, с холодным взглядом, держалась так, будто всё давно решила за других. Саша сиял рядом, как мальчишка, а она улыбалась — не родным, а чужим.
С первой же встречи я поняла: она не хочет меня в его жизни. Ни меня, ни бабушку, которая души в нём не чаяла. Я пыталась объяснить: я не соперница. Я — его мать. Она — его любимая. Но Маргарита будто соревновалась. И выигрывала.
Перед свадьбой я отдала им свою квартиру. Да, старую «двушку» в Нижнем Новгороде, не дворец, но своё, родное. Переехала к матери, потому что Саша твердил: «Мама, так будет лучше». Я верила.
Сначала — благодарность. Потом — ремонт. Маргарита выкинула всю мебель, сменила обои, даже светильники. Ничего, что напоминало бы обо мне. Я молчала — молодые, своя жизнь. Хотя было больно.
Через год родилась Анечка. Моя внучка. Я принесла подарки — пледы, шапочки, ленточки… Но Маргарита принимала их как должное, с натянутой улыбкой, будто делала одолжение, впуская меня. Сначала нас пускали раз в неделю, потом и вовсе заявили:
— У вас кошки. Шерсть. У Ани может быть аллергия. Больше не приходите.
Да, у мамы две кошки. Домашние, пушистые, на улицу не выходят. Мы стирали вещи, гладили, опрыскивали — и всё равно «нет». Теперь видим внучку только на улице, в коляске, которую Маргарита сама катит, с тем же холодком во взгляде.
Сашу видим редко. Приходит тайком — на двадцать минут, между работой. Смотрит на часы, нервничает. Я спросила:
— Саша, ты чего так? Ты же взрослый, что происходит?
Он напряжённо улыбнулся:
— Мам, Рита кормит, ей нельзя переживать. Мало ли, молоко пропадёт… Я просто не хочу скандалов. Всё нормально.
Я поняла — это отговорка. Через полгода Аня будет на кашах, а они придумают новую причину. Он стал чужим. Будто не я его растила. Не я к нему в часть ходила с передачами, пока он в кирзачах маршировал.
Он живёт в страхе. Боится, что жена рассердится. Боится сказать лишнее. Он будто не муж, а ребёнок, дрожащий перед разъярённой львицей.
Я молчу. Не упрекаю. Но сердце рвётся. Потому что понимаю: всё, что я отдала — любовь, дом, здоровье — теперь ничего не значит. Рядом с ним женщина, которой плевать на его прошлое.
Мне не нужно благодарности. Я просто хотела видеть его счастливым. А вижу, как он боится. И в этом — самое страшное для матери.
