Мой сын приходит ко мне украдкой, чтобы не расстроить жену… А я когда-то отдала ему всё.
Всю жизнь я растила сына одна. Так вышло — мужчина, от которого я его родила, не захотел ни кольца, ни обязательств. А когда Сашенька появился на свет, его отец и вовсе исчез — сначала задерживался до ночи, потом пропадал с друзьями, а однажды просто не вернулся. И вот я осталась одна с младенцем на руках и с пустотой в душе, которую надо было заполнить не слезами, а работой.
Спасибо родителям — без них я бы не справилась. Отец грузил уголь, мастерил нам печь, а мама варила щи, качала люльку, ночами дежурила у кроватки, если у меня уже не было сил. Мы выжили. Я шила в ателье, брала заказы на дом. Всё ради сына — чтобы он ни в чём не нуждался.
Саша вырос хорошим парнем — добрым, отзывчивым, с открытой улыбкой. Когда пришло время в армию, я не спала ночами от страха, что потеряю его. Но через знакомых устроила, чтобы служил недалеко от нашего городка. Каждую неделю ездила к нему, а когда удавалось — командир отпускал его на побывку. Домой. Ко мне.
После армии он поступил в институт. И тут всё перевернулось. Он познакомился с Леной. Впервые я увидела её на празднике — статная, с холодными глазами, держалась так, будто всё уже давно решила за него. Саша светился, как подросток. А она улыбалась той вежливой улыбкой, что оставляешь для чужих.
С первого взгляда я поняла: она не хочет меня в его жизни. Ни меня, ни бабушку, души не чаявшую во внуке. Лена будто не слышала, когда я пыталась объяснить: я не соперница. Я — его мать. А она — его женщина. Это разные роли. Но она словно соревновалась. И выигрывала.
Перед свадьбой я отдала им свою квартиру. Да, мы жили в двушке в Подольске. Не хоромы, но всё своё, всё с любовью обустроенное. Перебралась к маме, потому что Саша говорил: «Мамуль, так будет лучше». Я верила. Думала — это нас объединит.
Сначала была благодарность. Потом — ремонт. Лена выкинула всю мебель, переклеила обои, даже дверные ручки поменяла. Ни одной вещи, что напоминала бы обо мне. Я молчала — ну, мол, своя жизнь, свои порядки. Но сердце ныло.
Через год родилась Катюша. Моя первая внучка. Я была на седьмом небе. Привезла им подарки, распашонки, одеяльца… Но Лена принимала всё свысока, будто делала одолжение, пуская меня на порог. Сначала нас с мамой пускали по расписанию — раз в неделю, на час. А потом и вовсе заявила:
— У вас дома кошки. У Кати может быть аллергия. Больше не приходите.
Да, у бабушки две кошки. Старые, домоседки, на улице лапы не марали. Да, могла быть шерсть, но мы стирались, гладились, брызгались — всё равно «нет». Видели внучку только на лавочке, в коляске. Да и ту Лена не давала катить, держалась за ручку, с тем же ледяным взглядом.
Теперь Саша приходит редко, украдкой. На полчаса, между работой. Постоянно смотрит на часы, нервничает. Однажды я спросила:
— Сынок, чего ты так? Ты же мужчина.
Он напряжённо улыбнулся:
— Мам, Лена кормит, ей нельзя волноваться. А то молоко пропадёт… Не хочу ссор. Всё нормально.
Я поняла — врет. Через полгода Катя уже будет на кашках. А он найдёт новую причину. Он стал чужим. Будто не я его растила. Не я сидела у его кровати в лихорадке. Не я носила передачи в часть, пока он мерз в сапогах на плацу.
Теперь он живёт в страхе. Боится, что жена нахмурится. Словно не муж, а мальчишка, дрожащий перед злой мачехой.
Я молчу. Не упрекаю. Но сердце рвётся. Потому что понимаю: всё, что отдала — любовь, дом, здоровье — теперь ничего не стоит. Рядом с ним женщина, для которой нет ни его прошлого, ни его корней.
Мне не нужны спасибы. Не надо подарков. Я просто хотела видеть его счастливым. А вижу — как он боится. И это — самая страшная материнская боль.