**Где когда-то был дом**
Когда Ольга ступила на землю родной деревни спустя двадцать лет, первым, кого она увидела, был старый Игнат — когда-то почтовый работник, а теперь просто дряхлый дед с потухшим взглядом. Он сидел у покосившейся лавчонки на той самой скамейке, где раньше кипела жизнь: мужики ругались над бутылкой, пацаны гоняли мяч, а бабы несли сплетни вместо новостей. На коленях у него лежал рваный пакет — хлеб, банка с солёными огурцами и потрёпанная газета. Игнат щёлкал семечки, поплёвывая шелуху под ноги, и щурился в блёклое весеннее солнце, будто не верил, что оно ещё светит в этом забытом месте, про которое давно забыли все — даже Господь.
Он уставился на Ольгу. Не удивлённо, не радостно — словно сквозь неё, в те дни, когда она уезжала — юная и злая.
— Ольга?.. — пробурчал он. — Значит, жива?
— А ты думал, нет? — слабо усмехнулась она.
— Да мы тут уж решили: либо в Питере где, либо за какого-нибудь иностранца замужем, либо, упаси Бог, в землю ушла…
Она не ответила. Просто кивнула. Да, жива. Но уже не та.
Позади неё стоял тот самый дом. Кособокий, серый, с потрескавшейся штукатуркой, с покорёженной верандой, крыльцом, где раньше мать встречала её с работы, а потом просто молчала. Дом казался меньше, чем в памяти. Усталый. Сгорбленный. Как старик, которого перестали навещать. Будто ждал — не возвращения, не прощения, а конца. Тихого, незаметного, как и всё в его опустевших стенах.
В тот день Ольга обошла его кругом. Не зашла. Не прикоснулась. Смотрела, как на затянувшуюся, но ноющую рану. Всё внутри натянулось, как струна, готовая лопнуть. Стоило ей только толкнуть дверь — и всё, что она держала в себе, обрушилось бы.
Уехала она в девятнадцать. После того как мать умерла, а отец запил так, что по утрам не узнавал её. Называл чужими именами. Разговаривал с ней, будто она не дочь, а призрак из старого кошмара. Дом стал невыносимым. Как пальто на два размера меньше — и выбросить жалко, и носить нельзя. Ссоры были каждый день. Из-за пустяков, из-за молчания, из-за каждой мелочи. Она кричала, он швырял в стену стаканы. Последнее, что он ей сказал: «Ты мне не нужна. Проваливай». И она исчезла. Уехала в город. Потом — дальше. Сначала на окраину, потом в Питер, потом просто — подальше от прошлого.
Работала где придётся: официанткой, кассиршей, наборщицей, мыла полы в общежитиях, жила в комнатах с чужими запахами. Писала стихи, шила, пока слова не перестали спасать. Жизнь текла, как вода по ржавой трубе — грязная, шумная, иногда с чёрными хлопьями. Но текла. И Ольга плыла вместе с ней.
Она никому не писала. Не звонила. Не знала, жив ли отец. Пока однажды не позвонили: мужчина из райотдела сообщил, что тот умер. Неделю назад. Один. Без свидетелей. Соседи хватились, когда запах стало не скрыть. Похоронили за счёт государства. Остался дом.
И она приехала. Не понимая — зачем. Проверить? Простить? Поставить точку? Или просто убедиться, что он и правда ушёл.
На третий день она вошла внутрь. С трудом отворила дверь, вдохнула воздух — затхлый, пропитанный табаком и временем. Всё стояло на своих местах. Стол, на котором когда-то крутили мясорубку. Кресло, где он сидел. Газета на подоконнике. Кружка с надписью «Лучший папа» — глупая, горькая, почти насмешка. Дом молчал, но стены, казалось, шептали: помнишь?
Она стояла посреди этой тишины и не знала, зачем здесь. Чтобы простить? Чтобы убедиться? Или чтобы наконец отпустить?
Неделю она приводила дом в порядок. Красила забор, латала крышу, отдраивала окна до скрипа. Не потому что собиралась остаться. Просто кто-то должен был напомнить этому дому, что он ещё дышит.
На девятый день она уехала. Ни вещей, ни воспоминаний. Только фотография, где ей лет семь, мать ещё молода, а отец улыбается. Или делает вид. Но они там — вместе. Она сунула снимок в кошелёк. Не чтобы тосковать. Просто чтобы помнить.
Дом остался. Облупившийся, уставший. Но не пустой. В нём хранились шаги, голоса, ссоры, смех, запах пирогов, шёпот ночей и слова, которых больше нет. Иногда боль не исчезает. Но ты учишься с ней жить.
Иногда дом перестаёт быть раной. Становится просто землёй. Той самой, на которой ты когда-то училась ходить. Падать. И подниматься.
И этого уже достаточно, чтобы начать снова. Не с чистого листа. А с того, что осталось. И теперь навсегда твоё.
