Он жил один.
Его дом стоял в стороне от села, за пригорком, где когда-то была улица со смешным названием — Пупок. Пять домов полукругом, будто старики на завалинке, дремали под солнцем.
Когда народ потянулся в город, бросая землю, забывая корни, улица вымерла. Избы развалились, пошли на дрова, сгнили… Осталась одна.
Одна. Как последний зуб у деда Матвея, что ещё держится в челюсти, хоть и шатается.
Там и жил последние семь лет Иван Степанович.
Хотя… если точнее — не совсем один. С ним был Бим. Пёс, чёрный в подпалинах, с короткими лапами, хвостом колечком и глазами, как тлеющие угольки. Он всё понимал, но молчал. Настоящий друг. Лучше иного человека.
В городе у Ивана оставалась семья. Жена — чужая, ледяная. Слов на месяц не набиралось. Дочь, Ольга, раньше за отцом ходила хвостом, а теперь — исчезла, будто её и не было. Внука родила, но он узнал об этом не от неё, а от соседки.
Когда сердце прихватило — всерьёз — врач махнул рукой:
— Вам бы тишины да природы. Есть такое место? Или в санаторий съездите.
Иван вспомнил отчий дом. Ответ напрашивался сам:
— Есть такое место. Там всё моё.
Жене сказал — для проформы. Та лишь пальцем у виска покрутила: дескать, рехнулся старик.
Он не спорил. Уехал.
Выкосил бурьян. Крышу перекрыл. Крыльцо сколотил заново. Печь сложил — помог старый приятель, с которым в детстве крапиву рубили, как бандитов саблями. Дом ожил. Дом задышал.
Иногда ему чудилось, будто в углу щёлкает языком мать, а отец одобрительно кряхтит.
Побелил печь, выкрасил крыльцо в синий. Поставил резные перила. Красота!
Зиму пережил. Душу отогрел. Ни жена, ни дочь — ни звонка, ни письма. Только весной кто-то подбросил Бима. С тех пор жили вдвоём.
Летом — раздолье. Утром — в лес. Иван с корзинкой, Бим — рядом. Говорили без слов, глазами. Иван, как учила бабка, лесу поклон давал, разрешения просил. Так и воспитывали: слово на ветер не бросай, не то потом совесть мучить будет.
Молчалив был Иван. Может, оттого и не сложилось в семье — слишком тихий, слишком честный.
Но однажды в село пришли… чужие.
На дорогих машинах, с бумагами, с планами. Его участок — самый видный. Красивый.
Дом мешал. Последний дом.
— Иван Степанович, ну будьте благоразумны. Квартиру вам дадим, компенсацию. Всё по-честному. — Улыбчивый, с масляным голосом, хлопал по плечу.
Иван стряхнул его руку. Взглянул прямо:
— Здесь мои корни. Здесь я родился. Здесь и умру. Это моя земля.
Улыбка слетела.
— Тогда — через суд.
Суд. Бумаги. Решение. Дом — сносить.
Иван молчал. Но глаза… стали иными. Не злыми. Не сломленными. А будто из другого времени. Где трава по пояс, щи в котле кипят, и отец дрова колет…
Однажды утром к дому подъехал бульдозер. За рулём — местный паренёк. Молодой.
Иван вышел. Без злости. Сел на лавку. Бима не было видно.
— Дядя Ваня, простите… приказ… — парень дрожал.
Иван посмотрел на него.
— Работай, сынок. Дело такое. Только знай: под крыльцом пёс мой, Бим, тот, что тебя из проруби вытащил, помнишь? Пять лет назад. Сначала его — потом меня. Я в дом пойду.
Парень побледнел. Заглушил мотор и уехал.
Через два дня к дому начали сходиться люди. Местные. Одни с вёдрами, другие с лопатами. С ними — и тот парень на бульдозере. Телевидение позвали. Шум подняли. Дом отстояли.
План переделали. Дорогу в обход проложили.
Теперь Иван живёт спокойно. Пасека. Улей. Мёд. Бим рядом, не отходит ни на шаг.
И вдруг — она.
Стоит у калитки. В руке — чемодан. В другой — ладонь пятилетнего мальчонки. Машина за спиной — старая, как сама дорога.
— Здравствуй, папа… — Ольга. Дочь. — Мы к тебе. Возьмёшь?
Молча отворил калитку.
Мальчик — Ванька — к маме прижался. Деда впервые неИван поднял внука на руки, и тот рассмеялся, а Бим радостно завилял хвостом, словно знал, что теперь их семья стала больше.
