Третьего дня после того, как меня уволили, я проснулась без будильника и без всякого плана.
Ну что, безработный, встал? шепнула я своему отражению в старом зеркале.
Отражение молчало, не меняя выражения.
На кухне пусто, в голове то же самое. Холодильник гудел, словно пытаясь заполнить тишину. Кофе кончился, как и зубная паста. Остаёсь лишь старый плед, потрёпанный зонт и ощущение, будто жизнь рушилась не вчера, а гораздо раньше; только вчера всё стало официальным.
Так. Без слёз. Встаём и чтото придумываем. Например уехать куданибудь, хоть на пару дней.
Я вынула из шкафа ветхую сумку, ту самую, в которой ездила в командировки: угол надорван, молния цепляется с усилием, пахнет дешёвыми гостиничными ковролинами. Странным образом это меня успокоило.
Три дня. Куданибудь, где никто не будет задавать вопросов.
На Московский вокзал я пришла в полдень, когда город застрял в обеденной паузе: солнце светило в лицо, люди шли навстречу, а мысли летели в пустоту. Электричка должна была прийти через час. Сумка казалась тяжёлой, будто её грузили дома.
И вот я увидела его.
Сидел у лавки, словно пассажир без билета. Серый, лохматый, глаза тусклые, как выцветшее бельё после дождя. Рядом тканевая сумка, брошенная и забытая.
Я подошла. Пёс не пошевелился, лишь перевёл взгляд. На ошейнике торчала потёртая, но читаемая бирка:
«Если ты читаешь это помоги мне вернуться домой».
Шутка? спросила я. Или ты всерьёз?
Ответа не последовало, лишь ровное дыхание и взгляд, будто он уже знал, что я всё равно вернусь.
Я отошла, купила билет и села на скамейку чуть подальше. Он наблюдал за прохожими, но никого не выбирал.
Чего ты ждёшь? спросила я. У тебя навигатор встроен?
Ноль реакции. Только взгляд, полный тихой надежды.
Когда подошла электричка, я поднялась. Пёс не пошёл за мной, но ухом завёл меня и этого оказалось достаточно.
Ладно. Не знаю, куда ты, но на три дня поедешь со мной. Достигнем деревни там разберёмся.
Он встал и пошёл за мной без поводка, будто давно знал, что наш путь теперь общий.
В вагоне проводница уточнила:
С собакой?
Да.
Документы есть?
У него? Вряд ли. А у меня паспорт есть.
Ну ладно, только пусть будет тихо.
Он молчаливый.
Пёс устроился под сиденьем, не мешая, не суетясь.
Воспитанный ты, пробормотала я. Не привязывайся. У меня три дня и никаких иллюзий.
Через час я задрёмала, а через два проснулась от того, что он положил голову мне на ногу. Спал спокойно, и впервые за последние дни я ощутила, что не одна.
Ночевали мы в съёмной квартире, которую нашла по старой привычке через знакомых. Две комнаты: одна с окном, другая без. Я выбрала вторую, Псу было всё равно.
Как тебя звать? спросила я.
Он молчал, но смотрел прямо в глаза.
Ладно, будешь Пыль. Серый, тихий, приставучий. Но это ненадолго, не обольщайся.
На следующий день автобус в деревню ушёл раньше, и я решила идти пешком. Пыль шёл впереди, иногда останавливаясь, проверяя, иду ли я за ним.
Вдоль дороги вытянулись сосновые рощи, редкие машины проносились мимо. Я ловила себя на мысли, что давно не шла так без цели и расписания.
В какойто момент Пыль свернул.
Не туда, сказала я, но он не обернулся.
Через пару минут вернулся и встал рядом, будто говоря: «Ладно, идём твоей дорогой».
Мы зайшли в придорожное кафе: пакетный суп, чай в гранёном стакане, хлеб с запахом холодильника. Пыль ел только после моего предложения и делал это аккуратно.
Где ты так научился? спросила я.
Он лишь напрягся, когда в зал вошёл мужчина в красной куртке.
К вечеру мы вернулись в квартиру. Пыль улёгся у порога, я на диване в полумраке.
Ты странный, спокойный, будто всё это уже случалось.
Он тяжело вздохнул, как будто у него был свой опыт, но слов не было.
Позже, лёжа под одеялом, я подумала, когда в последний раз рядом был ктото, кто просто шёл и молчал, ничего не требуя. Заснула, и мне ничего не приснилось.
Утром Пыль сидел у двери, готовый к дороге. Я накинула куртку и поняла, что даже не думаю о возвращении в город. Пока что шла за ним, и этого оказалось достаточно.
Когда мы дошли до деревни, мне показалось, что это место ждало нас давно. Тропка словно знала наши шаги, а старые заборы выпрямлялись не просто так, а чтобы ктото наконец прошёл мимо.
Дом бабушки стоял в стороне, на тихой окраине. Костяная калитка с облупившейся краской, потрёпанный почтовый ящик, крыша, готовая треснуть при первом сильном ветре, и старый табурет у двери. Я вставила ключ в замок, вдыхая аромат пыли, дерева и прошедших лет, и меня охватило странное чувство будто я вернулась к себе прежней, давно потерянной.
Пыль в дом входить не стал. Он остановился у ворот, бросил на меня взгляд и вдруг свернул в сторону по тропинке, заросшей травой, сквозь прорванный забор.
Эй, ты куда? позвала я.
Пёс не оглянулся.
Серьёзно? Мы шли три дня, а теперь «всё, пока»? Нет уж.
Я пошла за ним. Он шёл уверенно, как тот, кто помнит каждый поворот, ямы на дороге и укосившиеся поля.
Мы вышли к небольшому дому, почти скрытому от глаз, с покосившейся трубой, деревянными ставнями и табличкой: «ул. Озёрная, 3». На заборе висела выцветшая, но ещё читаемая записка:
«Хозяин умер. Дом закрыт. Вопросы к Марии Петровне, пятый дом слева».
Я посмотрела на Пыль.
Это сюда? Ты искал именно это?
Он просто сел, не издавая ни звука, будто ждёт, что я всё пойму сама.
Мы направились к Марии Петровне. Это была женщина лет семидесяти, в выцветшем фартуке, быстрые движения, голос мягкий, но уверенный.
Аа, Пашка Царствие ему небесное, сказала она. Хороший был человек. Немногословный, но с собакой своей как родные. Этот пёс его? Вот так встреча Я думала, пропал.
Он сам пришёл, ответила я. На ошейнике надпись: «Помоги мне добраться домой».
Старушка прищурилась.
Перед смертью он просил меня сделать бирку. Говорил: «Маш, чувствую, он пойдёт искать». Я и сделала. На следующий день Пашка умер.
Оказалось, пёс исчез вскоре после похорон. Мария Петровна вытерла глаза краем фартука и тихо сказала:
Этот пёс особенный. Даже когда грустил молчал. А радовался словно знал, что счастье тихое.
Вечером я открыла бабушкин дом, разложила плед, заварила чай в старом самоваре. Пыль лёг у порога.
Ты ведь знал, куда идём, правда? спросила я.
В доме пахло деревом, землёй и чемто родным. Я зажгла лампу, достала старый альбом, вспомнила бабушкины слова: «Если человеку одиноко, ему нужно животное, чтобы с кемто молчать». И поняла возвращаться в прежнюю жизнь я не хочу.
Ночью Пыль исчез. Вернулся через час, мокрый, в грязи, с потрёпанным фотоальбомом в зубах. Я раскрыла его на первой странице мужчина лет пятидесяти с тем же псом у ног. На фото их дом и табличка: «Здесь нас не трогайте. Мы уже были везде». Дальше снимки их жизни, а на одном ошейник с надписью: «Если ты читаешь это помоги мне добраться домой». Подпись: «Если меня не станет иди, пока ктото не услышит».
На следующий день я купила в деревне молоток, краску, корм и просто начала приводить дом в порядок. Пыль облюбовал кресло у окна, иногда уходил и возвращался с «трофеями». Однажды принёс ржавую табличку с автобусной остановки. Я рассмеялась:
Архивариус ты, мой друг.
Через несколько недель приехал ветеринар, осмотрел пса: восемь лет, крепкий, старый перелом лапы. Сказал, что проживёт ещё долго. Пыль потом долго сидел у двери, словно охраняя.
Через месяц я написала письмо себе прошлой, уставшей в городе: «Ты молодец, что ушла. Если захочешь вернуться спроси, зачем. Здесь я дышу иначе. Здесь Пыль. И я. Живые». Сожгла письмо во дворе, а пёс положил морду на мой ботинок.
Я ещё не знала, останусь ли я здесь навсегда, но шла дальше, уже без чувства потерянности.
