В тихом городке Звенигороде, где улочки утопали в аромате сирени, Варвара нарезала овощи, когда её муж Геннадий заглянул на кухню и неуверенно почесал затылок.
— Варя, мама опять притащила кастрюлю, — пробурчал он. — Говорит, дорогая, из нержавейки, немецкая.
— И, как всегда, теперь мы ей чем-то обязаны? — Варвара даже не подняла глаз от разделочной доски, но голос её прозвучал остро.
— Ну… в общем, да, — замялся Геннадий.
— Могла бы сразу ценник приклеить, чтобы не забыли, — усмехнулась Варвара. — Её «подарки» уже в горле стоят.
— Она думает, что наша старая кастрюля совсем никуда не годится, — попытался оправдаться он.
— Гена, у нас их уже целый шкаф! И все как новые! — Варвара отложила нож, и голос её задрожал от сдержанного раздражения.
Геннадий постоял на месте, тяжело вздохнул и ушёл в комнату. Это было не впервой. Сначала были скатерти, потом посуда, шторы, корзина для белья — всё «от чистого сердца». А потом — неизменные напоминания: «Пенсия у меня не ахти какая, но для вас я готова в последнее отдать».
Татьяна Степановна, мать Геннадия, вошла в их жизнь недавно. Раньше она жила в соседнем райцентре, а внука, Алёшу, видела только на фотках в соцсетях. Когда Алёша родился, она позвонила один раз, спросила имя и пропала. Варвара тогда подумала: «Может, и к лучшему. Без свекрови — дышится легче».
Но всё изменилось прошлой осенью. Татьяна Степановна поскользнулась у подъезда и сломала шейку бедра. После больницы она не могла жить одна. Родни у неё не осталось, и Геннадий предложил:
— Пусть у нас поживёт, пока не оклемается. Недели две, не больше.
Две недели растянулись на полгода. Татьяна обжила диван в гостиной, целыми днями трещала по телефону и включала сериалы на полную громкость. А ещё начала раздавать советы — вроде бы из добрых побуждений, но с ядовитым подтекстом.
— Почему у вас такой маленький коврик в прихожей? — прищуривалась она. — А обои в спальне? Тёмные, давящие. Да и пылесос у вас старый, пора бы новый взять!
Потом пошли покупки: блендер, сковородки, мультиварка — всё то, что, по её словам, «неудобно даже мне». Татьяна приносила всё без предупреждения, добавляя:
— Отдадите, когда сможете. Я же для вас стараюсь, родная ведь.
Варвара и Геннадий не успевали отбиваться от её «щедрости». Даже когда Татьяна съехала в съёмную квартиру в соседнем дворе, поток подарков с «долгами» не прекратился.
— Гена, ты отдал ей за блендер? — спросила Варвара вечером, вытирая руки полотенцем.
— Да, по частям, — буркнул он.
— А за сковородки?
— Осталось три тысячи, — признался он.
Варвара только покачала головой. Спорить сил не было. Работа, дом, Алёша, которого надо собирать в школу, — забот хватало. Все разговоры с Татьяной шли через Геннадия, но заканчивались одинаково: она жаловалась на здоровье, дорогие лекарства и мизерную пенсию. Геннадий сдавался.
— Что я мог сказать? — оправдывался он. — Мама хочет помочь.
— Это не помощь, Гена, — устало ответила Варвара. — Это давление. Только в красивой упаковке.
Он молчал, понимая, что она права. Но страх расстроить мать, въевшийся с детства, был сильнее.
Варвара смотрела на сына и чувствовала, как сердце сжимается. «Алёша всё видит, — думала она. — Что он усвоит? Что надо молчать, когда взрослые лезут в его жизнь? Что за «добро» надо платить, даже если оно душит?»
Она поняла: дальше так нельзя. Не из-за кастрюль или денег, а ради сына. Он должен знать, что забота без уважения — не любовь, а контроль.
Случай представился сам, но какой ценой!
Алёша вернулся с прогулки с бабушкой необычно тихий. Татьяна Степановна, сияя, как ёлка на площади, втащила в дом пакеты и огромный рюкзак.
— Алёшу в школу собрали! — гордо объявила она. — Будет не хуже других!
Варвара замерла. Они только вчера обошли магазины, выбирали с Алёшей рюкзак с его любимыми «Трансформерами», тетрадки, удобные кроссовки.
— Что вы купили? — спросила она, сдерживая дрожь в голосе.
— Два костюма, на вырост. Пуховик — дорогой, но тёплый. Кроссовки, ботинки кожаные, по акции. И мелочи: пенал с каким-то героем, синий, как он любит, — перечисляла Татьяна.
Алёша смотрел в пол, нахмурившись. Татьяна ушла, пообещав «обсудить сумму потом». Варвара позвала сына на кухню.
— Алёш, ты это сам выбирал?
— Нет, — тихо ответил он, теребя рукав. — Бабушка сказала, что лучше знает. Пенал с Человеком-пауком, а мне он не нравится. Кроссовки жмут.
— Почему же вы их взяли?
— Она сказала, разойдутся, — пробормотал он.
— А мне почему не позвонил?
— Не знаю… Она не спросила, — Алёша виновато опустил голову.
Его слова ранили сильнее, чем наглость свекрови. Сын учился молчать, терпеть, подстраиваться — как она сама когда-то.
Вечером позвонила Татьяна.
— Скидывайтесь, — бодро заявила она. — Костюмы, пуховик, обувь, канцтовары — тысяч на тридцать. Чек на пуховик скину.
Варвара сжала телефон, но ответила спокойно:
— Татьяна Степановна, а вам не приходило в голову спросить нас? Или хотя бы Алёшу? Мы всё уже купили. И пенал с его любимыми «Трансформерами». И кроссовки, которые не жмут.
— Я добро делаю, а вы мне в лицо плюёте? — взвилась свекровь. — Решили, что я лишняя? Я лучше знаю, что внуку надо! Кто его в школу поведёт? Я! Мне его в люди выводить!
Она бросила трубку. Варвара выдохнула, но напряжение не отпускало.
— Завтра пойду к нейГеннадий вернулся поздно, с усталым взглядом, но впервые без извинений, просто обнял Варвару и сказал: “Хватит, мы больше не будем играть в её игры”.
