Мне сейчас семьдесят. Одна, как камень на дороге. Стала обузой для родной дочери.
— Дочка, приезжай вечером, умоляю… Сама не справлюсь…
— Мам, у меня завал на работе! Хватит ныть. Ладно, приеду.
Я стояла у телефона, сжимая трубку, и слёзы катились по щекам. От обиды. От боли. От понимания — собственная дочь считает меня тяжёлой ношей. Вспомнила, как растила Ирину одна, как тянула всё на себе. Ни разу в жизни ей ни в чём не отказала. Всё — самое лучшее. Всё — ради неё. Возможно, в этом и была моя ошибка. Слишком баловала, слишком любила, слишком верила, что выращу её счастливой — и сама буду счастлива.
Когда Ире было одиннадцать, в моей жизни появился мужчина. Впервые за долгие годы я почувствовала себя женщиной. Но Ирина закатила такую истерику, что пришлось с ним расстаться. И хоть сердце разрывалось, я выбрала дочь. Всегда выбирала её. А теперь… Теперь мне семьдесят. Я одинока. Болезни клубком, сил нет, и единственный человек, на кого надеялась — моя дочь — отмахивается от меня, как от назойливой мухи.
Ирина замужем уже двадцать лет. У неё трое детей, но я их редко вижу. Почему? Не знаю. Может, им тоже сказали, что я «надоедаю».
— Мам, ну что опять? — резко распахнулась дверь, и на пороге возникла раздражённая Ирина.
— Мне назначили уколы… Ты ведь медсестра, поможешь?..
— Что, каждый день к тебе ездить? Ты с ума сошла?
— Ирочка, на улице гололёд, я до поликлиники не дойду…
— Ну так заплати, чтобы мне хоть смысл был сюда мотаться! За спасибо никто не работает!
— У меня нет денег…
— Ну и прекрасно! Ищи кого-то другого! — и хлопнула дверью.
Наутро я вышла на два часа раньше — медленно шла по заснеженному тротуару, сжимая направление и шепча: «Дойди, только бы дойти…» А слёзы текли сами. От боли. От одиночества. От слов, которые теперь не выкинешь из головы: «Ты для меня обуза».
У входа в поликлинику ко мне подошла молодая женщина:
— Бабушка, вам плохо? Вы плачете?
— Нет, родная. Не от боли. От жизни…
Она села рядом, выслушала. Я выложила всё. Странно, но с незнакомкой говорилось легче, чем с родной дочерью. Её звали Наташа. Как выяснилось, жила она в соседнем доме. С тех пор она заходила всё чаще. Мы подружились. Приносила продукты, помогала с лекарствами. Просто слушала.
В мой день рождения Наташа пришла одна. Ирина даже не позвонила.
— Не смогла не прийти, — сказала Наташа. — Вы так похожи на мою маму. С вами так спокойно…
И тогда я поняла: чужой человек дал мне больше, чем та, которую я растила всем сердцем.
Мы стали как родные. Наташа звала меня на дачу, мы встречали праздники, ездили в лес. И я приняла тяжёлое, но правильное решение — переписала квартиру на неё. Она отказывалась, говорила: «Мне ничего не надо». Но я настояла. Не за деньги она со мной — это было видно. Она просто была рядом. Когда больше никто не был.
Потом я переехала к ней — одной стало тяжело. Мы продали мою квартиру, чтобы Ирина не судилась. И забыли об этом.
Год спустя появилась Ирина. Злая. Холодная.
— Ты квартиру чужой отдала! Осрамила меня перед роднёй! Должна была оставить мне! Лучше б ты сдохла!
Муж Наташи вытолкал её за дверь, не дав даже голос на меня поднять.
Вот и всё. Чужие оказались ближе родных. Наташа стала мне дочерью. А та, что росла под сердцем, — предала. Когда стало тяжело — отвернулась. Потому что ей некогда. Потому что я «мешаю». Потому что материнская любовь — не капитал. Не актив. Это просто чувство. А чувства сейчас — никому не нужны.
