Доброта чужой души: история в деревенском доме
Иван поставил тяжелые ведра с водой на лавку в сенях у бабы Марфы и уже собрался уходить, но старушка крепко схватила его за рукав, молча указывая внутрь избы. Он послушно шагнул за порог и присел на широкую скамью у печи, ожидая, когда она заговорит.
Марфа, не говоря ни слова, достала из печи чугунок, бросила взгляд на старые часы на стене, словно напоминая, что время обедать, и налила в миску густых щей с квашеной капустой. Добавила кусок сала, луковицу и ломоть черного хлеба с хрустящей корочкой. Подумав, поставила рядом бутылку самогона. Ее сгорбленная спина, укутанная в шерстяной платок, казалась хрупкой, но в валенках она двигалась бойко, несмотря на духоту в избе.
Иван понизил голос и начал:
— Щи я, конечно, съем с радостью, а вот выпить — увольте. Поклялся я, баба Марфа, больше в рот не брать. Икону целовал, батюшке обещал. После того случая, как напился да Алену приревновал, в клубе такой скандал устроил — сам не пойму, как в милицию не загремел. За разбитые ладки пришлось отдать кругленькую сумму. Мать сказала, у тебя спина болит, вот я и воду принес. Сейчас поем, дров наколю, а там, может, еще что-то найдешь. Мать, как только увидит, что я диван присел, тут же дело придумает, будто из воздуха берет.
Иван рассмеялся над своей шуткой, но тут же поперхнулся щами. Марфа, не растерявшись, принялась колотить его по спине своими маленькими кулачками, будто гвозди заколачивает. Парень, откашлявшись, продолжил уплетать щи с салом и луком, а потом, лукаво прищурившись, спросил:
— Бабуль, а как ты спишь-то? Спина разгибается или дугой лежишь?
Марфа посмотрела на него ясными голубыми глазами, в которых мелькнула усмешка, и махнула рукой, будто отмахиваясь от вопроса.
— А я гляжу, в молодости ты красавицей была! — продолжал Иван, кивая на старую фотографию на стене. — Волосы — будто пшеница, брови — как две половинки лука, глаза — что звезды зимние. Моя Алена тоже красавица! Давай я тебе ее достоинства перечислю, а ты пальцы загибай. Только, боюсь, их не хватит: красивая, статная, скромная, добрая, работящая, аккуратная, бережливая, поет — будто соловей, танцует — загляденье, не жадная, замужем не была, не пьет, не курит, по чужим дворам не шляется. Ну что, бабуль, пальцев хватило?
Иван заметил, как глаза Марфы вспыхнули смехом. Грудь ее задрожала, но голоса не было — только тепло в глазах.
— Какие же у тебя глаза, бабуль, ясные, живые, не по годам! — воскликнул он. — Алену-то знаешь?
Марфа развела руками и пожала плечами, будто отвечая: «Кто вас разберет, хорошие вы или нет».
— Конечно, мы не такие, как вы были, — продолжал Иван. — Вы родителей слушались, боялись ослушаться. А мы? Чуть что не по-нашему — рот до ушей и вперед, в самое пекло. У нас на все свое мнение. Отец мой, прежде чем что-то сделать, всегда со мной советуется. А мать и вовсе за главного меня держит. Братья по городам разъехались, я младший, пока не женился, с родителями живу. Но хочу свадьбу сыграть, детей кучу нарожать. Алена у меня — ого, какая! Я ж ветеринар, по-научному скажу: она здоровая, родит сколько угодно. Ну что, пальцев точно не хватило?
Иван наелся досыта, от печного жара его разморило. Несмотря на боль в спине, у Марфы в избе было чисто, будто в музее. Особенно бросалась в глаза огромная кровать с пуховой периной, горами подушек и кружевным подзором. Иван мечтательно протянул:
— Вот бы мне такую кровать на первую брачную ночь! Хотя, может, и не надо — на такой перине упекешься, как блины на сковороде, и про все дела забудешь.
Он рассмеялся и добавил:
— Алена скоро учиться закончит, вернется в деревню, и гулять нам свадьбу! Она на фельдшера учится. Представляешь, как здорово: я скотину лечу, она — людей. Хотя мать иногда отца скотиной зовет. Да что там, мы все порой не лучше скотины. Слыхала, как Серега трактор у Федора угнал да в речку загнал? Ну не скотина? А Витька, тот на сеновале курил, чуть хату не спалил. Тоже молодец!
Но самый подлый — это Вадим. Встречался с Настей, обманул ее, она забеременела, а он из города невесту привез. Настя чуть с ума не сошла, думали, себя изведет. А вчера идет, улыбается, живот вперед, говорит, девочка будет, Бог на счастье дал. Я вот думаю: как этот Вадим мимо ее дома ходить будет, зная, что там его дочь растет? А я Алену никогда не брошу! Смотрю на нее — и так обнять хочется, чтобы она во мне растворилась, чтобы мы стали одним целым. Но она строгая, до свадьбы — ни-ни. Эта свадьба, как рубеж, и тащить ее через него я не стану. Фельдшер из нее выйдет отличный, твою спину в два счета поправит. Уколы ставит — комар больнее жалит. А я иногда думаю: как совхоз нам дом выделит, буду по тебе, бабуль, скучать. Жить-то не рядом будем. Но ничего, я всегда приду помочь, поболтать. Что еще у тебя вкусного припасено?
Марфа ловко схватила ухват и вытащила из печи горшок с пшенной кашей и тушенкой. Аромат ударил в нос так, что Иван чуть не чихнул. Он схватил ложку и, как ребенок, застучал по столу. Марфа улыбалась, глаза ее сияли от радости, что стряпня парню понравилась.
— А ты приляг на перину, пока я ем, — подмигнул Иван. — Или она у тебя для красоты? Ничего, мы с Аленой ее как-нибудь помнем.
Он снова поперхнулся, но Марфа не стала бить его по спине. Ей хотелось обнять этого бойкого парня, поблагодарить за тепло, за то, что не спешил уходить, а сидел, делился с ней мыслями. Она провелаИван встал из-за стола, потянулся и, улыбаясь, сказал: *”Спасибо, баба Марфа, за обед и за теплые слова, которых ты не сказала, но я их услышал”*.
