**Тишина в доме: как швейная машинка изменила судьбу**
Сегодня утром Степан, как всегда, ушёл на работу. А я, Лидия, осталась в полутьме спальни, сидя на краю кровати, будто собираясь с духом для чего-то важного. Вместо привычного маршрута на кухню я направилась в кладовку. Там, с трудом отодвинув старую табуретку, достала с верхней полки запылённую швейную машинку «Подольск». Глубоко вздохнув, отнесла её в комнату… Когда вечером Степан вернулся, его ждал шок. Гора грязной посуды в раковине, нестиранные рубашки в корзине, а я, даже не взглянув на него, закрылась в своей комнате, где горел свет и играла музыка — будто праздник, в котором ему не было места. Он застыл посреди кухни, не понимая, что творится в нашем доме.
— Опять стрелки на брюках неровные, — проворчал Степан, разглядывая себя в зеркало с привычным недовольством. — Лида, ты хоть смотрела, как гладила? Это же кошмар!
Я стояла за его спиной, скрестив руки. Видела, что его дорогие чёрные брюки выглажены идеально: стрелки ровные, ни складки, ни замятости. Но спорить не стала. Это утреннее представление перед зеркалом давно стало ритуалом, и я научилась молчать.
— С брюками всё в порядке, дорогой, — тихо ответила я, стараясь не выдать раздражения.
— Я не придираюсь, я указываю на ошибки! — отрезал он. — Неужели так сложно сделать, как я прошу? Я что, требую невозможного?
Ещё раз критически окинул себя взглядом, схватил портфель и бросил:
— Ладно, сойдёт. Сегодня важная сделка, вернусь поздно. — Чмокнув меня в щёку, он вышел, хлопнув дверью.
Я выключила свет в прихожей и медленно опустилась на пуфик у вешалки. Эти полчаса одиночества были моим ежедневным спасением — временем, когда я позволяла себе горькие мысли о жизни. Где я ошиблась? Как всё дошло до этого?
Мы с Степаном познакомились в университете. Я училась на филолога, мечтая о преподавании, он — на экономиста. Наша любовь была той самой, о которой пишут в романах: чистой, бедной, но полной надежд. Она дала нам смелость расписаться, несмотря на пустые кошельки и скромные стипендии. Родители помочь не могли — обе семьи еле сводили концы с концами.
Свадьбы не было — только роспись в загсе. Деньги, подаренные родителями, ушли на кровать и мелочи для комнаты в общаге. Единственным «приданым» стала старая швейная машинка от бабушки. Отказаться было неловко, хоть и шить мне было некогда. Машинка пылилась на подоконнике, прикрытая выцветшей шторкой.
На последнем курсе Степану повезло устроиться в банк. Он быстро вырос из рядового сотрудника в управляющего, а я начала работать в школе. Мои уроки литературы нравились детям — я любила их и мечтала о своих, надеясь скоро стать матерью.
— Куда нам торопиться? — охлаждал мой пыл Степан. — В этой однушке втроём не развернёшься.
К тому времени мы переехали в однокомнатную квартиру, а Степан сменил автобусы на подержанную «Ладу».
— И что ты забыла в этой школе? — ворчал он. — Дома бардак, ты целый день там, а вечером с тетрадями возишься. Я же предлагал: сиди дома, занимайся хозяйством. Вот будет порядок — тогда и о детях поговорим.
Я успевала всё: убирала, готовила, стирала. Но Степану вечно что-то не нравилось. Я уходила на работу раньше, и завтрак остывал. Сложные блюда готовить было некогда, а разогретый борщ или вчерашние котлеты вызывали у него гримасу. Утром он требовал свежую, ещё тёплую рубашку, но я гладила их раз в неделю. Степан ворчал, критиковал, и его претензии становились всё громче.
— Когда ты уже уволишься и начнёшь нормально заботиться о муже и доме? — бросал он. — От твоей зарплаты толку ноль, без неё мы прекрасно обойдёмся.
Через три года я сдалась. Ушла из школы, решив посвятить себя дому. А точнее — Степану, ведь детей у нас так и не появилось. К тому времени он получил высокую должность в новой компании, часто работал допоздна.
— Какой ребёнок, Лида? — раздражался он. — Будет орать, мешать спать, работать. Хочешь, чтобы меня уволили? Ты же не работаешь, всё на мне!
Дом стал для меня тюрьмой. Я убирала каждый день, готовила сложные блюда, которые он требовал подавать свежими. Ресторанную еду он презирал, запрещая заказывать доставку. Я часами искала новые рецепты, но Степан всё равно находил, к чему придраться: то недосолено, то пережарено, то мясо суховато.
Сначала я пыталась спорить, но вскоре замолчала. Доказывать что-либо стало бесполезно — он всегда был недоволен.
— Сегодня котлеты лучше, чем в прошлый раз, — говорил он, — но соус не тот.
— В следующий раз сделаю другой, — отвечала я. — Какой хочешь?
— Откуда мне знать? Ты же хозяйка, думай сама.
Раньше мы обсуждали его работу, проекты, и я давала советы. Теперь обеды проходили в тишине. Степан утыкался в телефон, а потом уходил в кабинет. Мы жили в большой квартире, но я называла её пустой — пустой, как моё сердце.
Бабушкина машинка переезжала с нами из квартиры в квартиру. Степан не раз хотел её выбросить, но я стояла на своём:
— Ты же не шьёшь, зачем она? — ворчал он.
— Это память. Подарок. Оставь.
— А этот хлам? — тыкал он в пакет с выкройками.
— Это не хлам, это выкройки. Оставь.
Странно, но тут я не отступала. Он пожимал плечами, но не спорил.
…В то утро, после его ухода, я долго сидела в темноте, а потом решительно направилась в кладовку. Достала машинку и старые выкройки, нашла кусок ситца, купленный когда-то для ночнушки, но так и не использованный. Разложив ткань перед зеркалом, я отметила, как нежно-голубой цвет подчёркивает мои русые волосы. И начала шить.
В тот день Степан впервые остался без ужина. Вернувшись, он застыл в дверях. Грязная посуда, мокрое бельё, а я, не обращая на него внимания, закрылась в комнате, где греИ когда через полгода моё ателье в Чертаново уже не вмещало всех клиенток, а на витрине красовалось объявление “Мест нет до следующего месяца”, я вдруг осознала — эта швейная машинка была не бабушкиным подарком, а билетом в новую жизнь.
