Тихо, как есть
Когда Ольга сказала: «Мне надоело молчать», она не повысила голос. Просто положила ложку на стол, посмотрела в окно и произнесла это ровно, буднично. Как если бы сказала: «Хлеб надо купить» или «Веник сломался». Без надрыва, но так, что в избе сразу стало тихо, будто снегом всё завалило.
Иван оторвался от газеты, но не сразу осознал её слова. Голос он услышал, а смысл дошёл с запозданием, как эхо через реку. Он посмотрел на неё, потом снова на газету — словно между ними прозрачная стена, за которой только смутные тени.
— О чём речь?
— О нас. О том, как мы живём. Без слов.
Он не ответил. Снова уткнулся в газету. В голове мелькнуло: «Опять». Хотя «опять» было неверно. Она молчала давно. Очень давно. И он знал это, но делал вид, что не замечает. Удобно. Без сцен. Без неловких пауз. Только теперь пауза стала вечной.
Прожили они вместе семь лет. Было всякое: поездки в деревню, ссоры из-за пустяков, глупые анекдоты, друзья, ремонт печи. Ругались из-за ерунды, мирились ночью на кухне, делили пампушку пополам, говорили хором глупости. А потом — будто погасили лампу. Не сразу. Потихоньку. Сперва перестали дослушивать. Потом — договаривать. Перестали звонить друг другу среди дня. Потом перестали спрашивать: «Как дела?» Потом просто жили. Чистый пол, кипящий самовар, квитанции на лавке. Без огня. Без поводов. Без «мы».
— Я себя тут не слышу, Ваня. — Она всё так же смотрела в окно. — Как будто нет меня.
Он хотел сказать что-то важное. Что слышит. Что всё не так. Что просто устал, просто закрутился. Что любит, просто забыл слова. Но язык не поворачивался. Не потому что не любил — а потому что слишком долго молчал. И разучился слышать себя.
Ольга встала, поставила кружку в умывальник. Надела шаль. Взяла ключи. Вышла. Он не остановил. Даже не знал, нужно ли. И это было страшнее всего. Не её шаги к двери, не скрип замка, а то, как легко всё получилось. Без криков. Без «останься». Слишком просто, будто ничего важного не ушло.
Она шла по улице, и снег хрустел под ногами, будто в сказке. Люди спешили, никто ни на кого не смотрел. Ольга остановилась у перекрёстка и впервые за долгое время почувствовала себя здесь. Не в смысле «на месте», а просто — здесь, без прошлого, без вымыслов. Это был странный покой, будто тело наконец догнало душу.
В тот вечер она не пошла ни к подруге, ни к матери. Просто бродила по городу, сворачивая куда глаза глядят. Зашла в булочную, где раньше сиживали с Иваном. Купила плюшку с маком. Села за столик у окна, не снимая шали. Пахло корицей, ванилью и чем-то давно забытым. И впервые за долгое время ей не хотелось ничего объяснять, ни с кем говорить. Просто хотелось прожить этот вечер. Для себя. Без ролей. Без зрителей.
Иван написал ей через два дня. Без лишнего. Просто: «Где ты?» Будто невзначай, будто не от тоски, а по привычке. Она ответила: «Живу». Без точки. Без чувств. Просто так. Он больше не писал. И она не ждала. Не потому что не хотела, а потому что впервые поняла: ждать необязательно.
Прошло две недели. Потом месяц. Она сняла комнату на окраине, с высокими окнами и видом на двор, где по утрам дрались вороны. Стала выходить на прогулки — не потому что надо, а потому что тело просило движения. Завела тетрадь, куда записывала по три строчки в день. Не о чувствах. Просто — что видела. Кто кивнул. Где тихо. Какие морщины у продавщицы. Как пахло в автобусе. Это был её способ быть здесь, где всё было впервые, без привычки, без Ивана.
Иногда она думала о нём. Без злобы. Без тоски. Просто — как о человеке, с которым когда-то дышалось в такт. С которым смеялись над одним и тем же. А потом каждый ушёл в свой мир. С которым было. С которым стало. И кончилось. Без драм. Без финалов. Без громких слов. Просто как бывает. Как стихает песня, когда никто не подкручивает пластинку. Тихо, как есть.
Порой нужно не «вернись», не «пойми», не «услышь». Порой нужно просто перестать ждать, что кто-то скажет за тебя. И начать говорить самой. Пусть неумело. Пусть не сразу. Но вслух. Чтобы снова слышать себя. Чтобы быть.
