**Тихо, как есть**
Когда Настя сказала «мне надоело молчать», она не кричала. Просто отложила ложку, глянула в заледеневшее окно и произнесла это — ровно, будто замечая: «чайник вскипел» или «на улице лужи». Без надсады, но так, что в кухне вдруг наступила тишина — густая, как вата в ушах.
Андрей оторвался от экрана, но осознал не сразу. Слова долетели до него с запозданием, будто сквозь толщу льда. Он посмотрел на неё, затем снова в телефон — словно между ними выросло матовое стекло, за которым всё расплывалось.
— О чём ты?
— О нас. О том, как мы живём. Без слов.
Он промолчал. Снова уткнулся в мерцающий свет. Мелькнуло: «опять». Хотя «опять» не было. Она молчала годами. Он знал это, но делал вид, будто не замечает. Удобно. Без скандалов. Без неловких пауз. Теперь же пауза превратилась в безмолвие.
Жили они семь лет. Было всё: поездки на дачу, ссоры из-за немытой посуды, дурацкие сериалы под одеялом, друзья с водкой и гитарой, бесконечный ремонт. Ругались из-за ерунды, мирились в три часа ночи у холодильника, делили последнюю конфету, говорили в унисон глупости. А потом — будто кто-то выкрутил громкость. Не сразу. Понемногу. Сначала перестали дослушивать. Потом — договаривать. Перестали звонить «просто так». Потом перестали спрашивать «как ты». Потом просто существовали. Чистый пол, горячий чайник, квитанции на тумбе. Без огня. Без «мы».
— Я себя тут не слышу, Андрей. — Она всё ещё смотрела в окно, где таял снег. — Как будто я — эхо.
Он хотел сказать что-то важное. Что слышит. Что всё иначе. Что просто увяз в работе, просто забыл, как говорить. Что любит, просто слова застряли где-то в горле. Но язык стал тяжёлым, как камень. Не оттого, что не любил — а оттого, что слишком долго молчал.
Настя встала, поставила чашку в раковину. Надела потрёпанную дублёнку. Взяла ключи. Вышла. Он не удержал. Даже не понял, надо ли. И это было страшнее всего. Не её шаги в подъезд, не щелчок замка, а то, как буднично это произошло. Без слёз. Без «подожди». Слишком просто, будто ничего и не терялось.
Она шла по улице, и снег хрустел под ботинками, будто пенопласт. Прохожие спешили, не глядя по сторонам. Настя остановилась у светофора и вдруг почувствовала: она здесь. Не «где положено», а просто — в этом моменте. Ни в воспоминаниях, ни в «а что, если». Это было странное, тихое пробуждение, будто тело наконец догнало себя.
В тот вечер она не пошла ни к Лене, ни к маме. Просто брела куда глаза глядят. Зашла в булочную, где они с Андреем когда-то брали горячие пирожки. Купила ватрушку с вишней. Села у окна, не снимая шапки. Пахло дрожжами, сахарной пудрой и чем-то из детства. И впервые за долгое время ей не хотелось ни анализировать, ни объяснять. Просто — быть. Без масок. Без зрителей.
Андрей написал через три дня. Без драмы. Сухо: «Ты где?». Будто не от тоски, а по инерции. Она ответила: «Живу». Без точек. Без подтекста. Просто слово. Он больше не писал. И она не ждала. Не потому что не хотела — а потому что впервые поняла: ждать необязательно.
Прошло две недели. Потом месяц. Она сняла квартиру у завода, с окнами во двор, где по утрам орали вороны. Начала гулять на рассвете — не для здоровья, а потому что ноги сами несли. Завела тетрадку: три строчки в день. Не про чувства. Просто — что увидела. Чей смех запомнился. Где тишина была гуще. Какие морщинки у продавщицы в ларьке. Чем пахло в автобусе. Так она училась быть здесь — где всё было впервые, без привычки, без него.
Иногда она вспоминала Андрея. Без злости. Без боли. Просто — как человека, с которым когда-то дышалось в такт. С которым смотрели одни сериалы, смеялись над одними анекдотами. А потом каждый ушёл в свой экран. С которым было. С которым стало. И закончилось. Без сцены. Без последней фразы. Без точки. Просто — как бывает. Как затихает музыка, когда никто не ставит на репит. Тихо, как есть.
Иногда нужны не слова «вернись», «пойми», «услышь». Иногда нужно просто перестать ждать, что кто-то скажет за тебя. И начать говорить самой. Пусть косноязычно. Пусть невпопад. Но вслух. Чтобы снова услышать собственный голос. Чтобы быть.
