**За стеной — не тишина**
Сегодня снова не спалось. Всё из-за этих проклятых соседей!
— Да убавь ты эту чёртову музыку! — ударила кулаком в стену Марфа Семёновна, моя мать. — Ночь на дворе, спать мешаешь!
В ответ грянуло ещё громче — будто в соседней квартире устроили пляски с балалайками и гармонью.
— Мам, успокойся, — устало сказала я, Варвара, выглянув из кухни с кружкой чая. — Поговоришь завтра по-хорошему.
— По-хорошему?! — глаза Марфы Семёновны вспыхнули. — Я уже месяц по-хорошему! А они — хоть бы хны! Или глухие, или просто насмехаются!
За стеной раздался грохот, мужской хохот, топот. Мать схватилась за сердце.
— Господи, что за беспредел! Раньше тут Анфиса Тихоновна жила, царствие ей небесное, тишь да благодать. А теперь…
Я поставила чашку на подоконник, подошла к ней.
— Мам, ну что ты так? Молодёжь, им веселиться охота. Вспомни, как мы с Вадимом в детстве по потолку скакали.
— Днём скакали! И дети были! А эти… — махнула рукой в сторону стены. — Взрослые мужики, а ведут себя, как малые ребята.
Музыка вдруг смолкла. В тишине слышно лишь тиканье старых часов да шёпот за стеной.
— Видишь, — вздохнула я с облегчением. — Может, одумались.
Но не тут-то было. Через пару минут раздался протяжный вой — нечеловеческий, звериный.
— Что это? — я побледнела.
— Пёс, — мрачно сказала мать. — Теперь ещё и собака. Здоровенная, судя по голосу.
Выл он так, будто душу рвали. То скулил, то завывал, как по покойнику.
— Мам, может, ему плохо? Помочь надо?
— Какая помощь?! — мать снова застучала в стену. — Тихо там! Слышите?! Уймите пса!
В ответ — неразборчивые крики. Пёс замолчал, потом завыл с новой силой.
Марфа Семёновна опустилась в кресло.
— Варя, сил моих нет. Каждую ночь — то гром, то лай. Не сплю уже неделями.
Я присела на подлокотник.
— Участкового звала?
— Звала. Пришёл. Поговорил. На день затихли — потом опять. Говорит, нет доказательств. Как докажешь шум? При нём — тихо, ушёл — снова начинается.
За стеной загрохотало — будто мебель тягали. Скрежет, грохот.
— В ночи мебель двигают, — пробормотала мать. — Нормальные люди так не делают.
— Мам, а вдруг у них беда? Может, не со зла?
— Ты за них теперь?
— Нет, просто… Помнишь, бабка Агафья про деда Степана рассказывала? Тот тоже по ночам шумел, а оказалось — болезнь. Аль… альцгеймер, кажется. Он не понимал, что творит.
Мать задумалась. Шум и впрямь был странным. Не как у обычных дебоширов.
— Ладно, — решительно встала. — Пойду разберусь.
— Мам, полночь!
— А им что? Не спят же!
Накинула халат, сунула ноги в тапки, вышла. Дверь соседская — обычная, только номер “38” заклеен скотчем, будто прятали.
Нажала звонок. Мелодия прозвучала — никто не открывает. Собака воет.
— Открывайте! — крикнула. — Соседка!
Тишина. Потом шаги.
Дверь приоткрылась на цепочку. В щели — усталый серый глаз.
— Чего надо? — мужской голос.
— Музыка громкая, пёс воет. Спать мешаете.
— Какая музыка? — искренне удивился он.
— Да вот же!
За стеной действительно играло — тихо, грустно.
— Не слышу, — сказал мужчина.
— Как не слышите?!
— Бабушка, вам врача не вызвать?
— Да я в своём уме!
Дверь захлопнулась. Музыка играла, но теперь — будто из далёкого прошлого.
Вернулась — Варя у стены, ухо приложила.
— Ну что? — спросила.
— Странно, мам. Музыка… будто патефон.
— У кого сейчас патефоны?
— Не знаю. И голоса… Женский и мужской. Говорят, но не разобрать о чём.
Приложила ухо. Старая песня, из юности. Голоса — нежные, любящие.
— Может, кино смотрят? — предположила я.
— В полночь? И почему мужик не слышал?
— Не знаю. Может, глухой?
Песня сменилась другой — ещё старее. Голоса стали тише.
— Мам, помнишь, бабка про эту квартиру рассказывала?
— Что?
— Жили тут молодые. Он на войну ушёл, не вернулся. Она его ждала до смерти.
Марфа Семёновна вздрогнула.
— Чепуху не неси.
— Не чепуха. Анфиса Тихоновна говорила. Та пара в сороковые тут жила. Она до конца патефон включала — их любимые песни слушала.
— И?
— А если… если это не соседи?
Мать отпрянула от стены.
— Варька, бред!
Но музыка не стихала. Голоса пели, смеялись, шептались.
— Мам, спать пойдём. Утром разберёмся.
Легли, но не уснули. Песни, смех, плач.
Утром мать пошла к консьержу — Сергею Петровичу.
— Кто в 38-й живёт?
— Да никто, — не отрываясь от газеты.
— Как никто? Там же люди!
— Марфа Семёновна, квартира пустует с тех пор, как Анфиса Тихоновна померла.
— Но я видела! Мужик дверь открывал!
Сергей Петрович поднял брови.
— Какой мужик? Вы здоровы?
— Здорова! И музыку слышу!
— Какая музыка? Квартира пустая!
Вернулась растерянная. Вечером музыка снова заиграла.
На этот раз мать не ругалась. Села в кресло, слушала. Песни — старинные, красивые. Голоса — счастливые.
Когда я пришла с работы, мать сидела у стены и плакала.
— Мам, что?
— Ничего, Варя. Просто… слушаю их.
— Кого?
— Не знаю. Но они так любят друг друга…
Я присела рядом. Женский голос пел колыбельную.
— Мам, может, это они… Те самые.
— Может.
С тех пор мать неИ с тех пор каждую ночь мы засыпали под тихие звуки той самой любви, которая оказалась сильнее даже смерти.
