В деревне все знали и сторонились Прохора из-за его скверного характера. Жил он с Любовью, тихой женщиной, но с бедой — не могла подарить мужу детей. Прожили двенадцять лет, а ребятишек так и не появилось.
И вдруг — словно гром среди ясного неба — Люба умерла. Мать догадывалась, что дочь хворает, но та молчала.
«Дочка, что-то ты бледная», — беспокоилась мать, когда та заглядывала в родительский дом.
«Пустяки, мам, — отмахивалась Люба. — Устаю немного, голова кружится. Отлежусь — и всё пройдёт».
Жаловаться она не привыкла, особенно мужу. Тот терпеть не мог нытья:
«Не притворяйся! Знаю я вас, баб — вечно у вас то голова болит, то живот. Лень работать — вот и ноете! Замолчи, никто тебя жалеть не станет!»
После похорон минул год. Прохор жил один, но мысль о новой жене не давала покоя. Одному тошно, хоть и свыкся с одиночеством. Приглядывался к деревенским женщинам.
«Брать надо бездетную, — размышлял он. — Чужих детей не хочу. Да где такую найти? Все мои ровесницы — либо вдовы с ребятишками, либо старые девы. Может, моложе поискать? Хотя кто за меня пойдёт…»
Он понимал: характер у него тяжёлый, соседи сторонятся, друзей нет. Выбор пал на Алёну — тихую, работящую, словно серая мышка. Как-то раз подкараулил её у калитки:
«Алёна, подойди-ка сюда!»
Девушка робко поздоровалась.
«Слушай, — буркнул Прохор, — не хочешь за меня замуж? Хозяйство крепкое, жить будем в достатке. Детей нарожаем — наследников-то у меня нет».
«Ой, не знаю… — зарумянилась Алёна. — Надо с мамой посоветоваться».
«Ну ладно, думай. А я вечерком к вам зайду».
Дома Алёна выпалила матери:
«Мам, кажется, замуж выхожу».
«Как так? За кого?»
«Прохор свататься придёт…»
«Господи, доченька! Он же намного старше, да и нрав у него хуже некуда. Говорят, первую жену в могилу загнал — то ли работой замучил, то ли ещё чем… Подумай хорошенько!»
«Да что думать, мам? Женихи ко мне не стоят, а годы летят. Может, всё это сплетни…»
Алёна вышла за Прохора. В деревне шептались: одни жалели девушку, другие злорадствовали:
«Повезло Прохору — тихоню себе взял. Будет беспрекословно слушаться да пахать».
Так и вышло. С соседями Прохор ссорился, тёщу терпеть не мог, к матери Алёну отпускал редко.
«Тиран настоящий! — вздыхала мать, когда дочь тайком пробиралась к ней. — Как ты с ним живёшь?»
«Ничего, мам. Пусть ворчит, а я молчу. Терпения лишь у Господа прошу», — утешала её Алёна.
«Ох, детка, с таким-то мужем всю жизнь молиться придётся», — плакала старуха.
За пять лет Алёна родила двоих сыновей. Прохор, хоть и любил их по-своему, постоянно орал и ругался. Мать учила мальчишек:
«Держитесь от бати подальше — попадёте под горячую руку».
Ребята быстро смекнули и пропадали во дворе. Прохор злился:
«Где шатаются эти дармоеды? Дома помогать надо! Это ты их распустила!» — орал он на жену.
Алёна привыкла. Молчала, лишь махала рукой. Хоть и моложе мужа была, но мудрее. Всё хозяйство на ней держалось. А Прохор запил. Ругался, кричал на весь двор:
«Надоели все! Кормлю вас, а благодарности ни грамма!»
Соседи вздыхали: «Как Алёна терпит?»
Подросли сыновья, уехали в город учиться, потом на заводе остались. Домой наведывались редко.
«Мам, прости, что редко приезжаем. С батей видеться не хочется — только орёт да грубит», — оправдывались они.
Старший обещал:
«Как женюсь — заберу тебя к себе».
«Нет, сынок. Здесь мой дом. А вы навещайте».
Сыновья чаще гостили у бабушки. Прохор злился пуще прежнего:
«Надоели все! Хоть бы полежать спокойно!»
«Ложись, — отвечала Алёна. — Только не ори».
Однажды утром она зашла в дом — Прохор не встал. Лежит на полу, мычит. Вызвала скорую. Врачи развели руками:
«Инсульт. Теперь за ним уход нужен».
Буйный крикун превратился в немощного старика. Алёна ухаживала, а тёща качала головой:
«Бойся своих желаний, Прохор… Ох, доченька, не позавидую я тебе».
«Ничего, мам. Он ведь муж мой, отец детей».
Через полтора года Прохор умер.
Младший сын с семьёй вернулся в деревню. Алёна перебралась к матери — годы давали о себе знать.
О Прохоре почти не вспоминали. Радовалась лишь, что сыновья в него не пошли. Внуки подрастали, жизнь текла тихо и мирно.
