Один из тех дней, когда не болит — но ноет
На остановке возле старого рынка в Рыбинске стояла женщина. Она прикрывала ладонью сигарету от резкого ветра, а другой рукой прижимала к себе потрёпанную тканевую сумку. Та провисала тяжело, будто набита не вещами, а грузом житейских забот. Женщина стояла у самого края, словно этот метр тротуара — единственное твёрдое место в зыбком, размытом мире.
Её звали Ольга Васильевна. По паспорту — сорок девять, по виду — меньше. Худое лицо с резкими скулами, волосы в небрежный узел, глаза светлые, но с синевой под нижним веком — не от недосыпа, а от вечного недостатка тепла, внимания, чуда.
Она не была сломлена — просто устала. Устала от бесконечной череды одинаковых дней, от треска будильника, от пустых слов «всё нормально», за которыми скрывалась усталость. Устала от вечеров, которые заканчивались в тишине, без вопросов, без плеча рядом. Устала каждое утро собирать себя по кусочкам, просто чтобы прожить ещё один день.
Проснулась в семь. Пол скрипел — сын, Денис, собирался в техникум. Бросил короткое «привет» и ушёл, даже не заглянув на кухню. Она ещё полежала, глядя в потолок с трещинами, потом поднялась.
У зеркала — лицо. Ни злости, ни радости, просто лицо. Выпила кофе стоя, накинула пальто, схватила сумку и вышла. День не начинался — он просто шёл дальше.
Сегодня нужно было в областной центр: забрать справку, зайти к невропатологу и, если повезёт, купить Денису новую куртку. Тротуар был мокрым, люди спешили, а она шла, прижимая сумку, будто это её единственная защита. По дороге купила два пирожка с капустой. Один съела, второй оставила на скамейке у перехода — для бродяги, который всегда сидел там. Сегодня его не было. Пирожок остался лежать. Вдруг кому-то пригодится.
У врача очередь: три бабушки оживлённо обсуждали давление, внуков и тесноту кабинета, в котором «несчастный доктор задохнётся». Ольга сидела у стены, листала новости. Взрывы, смерти, чужие трагедии, чужие улыбки. Жизни, которые её не касались. Закрыла телефон. Не потому что надоело — просто стало всё равно.
Невропатолог говорил что-то про «вегетативные сбои» и «необходимость отдыха». Она кивала, делая вид, что слушает, а в голове крутилась одна мысль: где найти место, где можно просто лечь и не думать. Не улыбаться, не держаться. Просто исчезнуть на сутки.
На улице похолодало. Ветер лез под воротник. Купила стаканчик кофе, пила маленькими глотками, словно это последнее тепло. Села в сквере. Сумка на коленях, дыхание — в шарф.
Рядом присел мужчина. Лет пятидесяти, морщины у глаз, плечи ссутулились. Не глядя на неё, тихо сказал:
— Холодно. А домой всё равно не тянет.
Она не удивилась. Будто он прочитал её мысли. Разговорились. О работе. О еде. О том, как жизнь пошла наперекосяк. Он — сторож в ночном магазине, жена уехала к дочери в Питер и, видимо, не вернётся. Письма пишет редко. Он их даже не открывает.
Она — почтальон. С ней живёт мать, которая всё чаще путает имена, даты, даже собственное отражение. Ночью встаёт, ищет мужа, умершего семь лет назад. Говорили спокойно, будто не о боли, а о дожде.
Помолчали. Пили кофе. Ветер шевелил полы его куртки. Потом он встал и, словно стесняясь, сказал:
— Вы не против, если я вас запомню?
— Нет. Только не перепутайте.
Он улыбнулся впервые.
— Не перепутаю. Просто хочется знать, что кто-то есть. Не в телефоне, не по телевизору. По-настоящему.
Ушёл, не оглянувшись. Она смотрела ему вслед, пока он не растаял в серости улиц.
Вечером пришёл Денис. Разогрела ужин, спросила, как день. Он пожал плечами, уткнулся в телефон. Потом неожиданно поднял глаза:
— А у тебя как?
Ложка замерла в воздухе. От этих слов внутри что-то дрогнуло. Ответила медленно:
— Как всегда. Один день из многих.
Он кивнул. И не отвернулся сразу. Это было мало. Но в её мире, где дни шли один за другим, как под копирку, даже это значило что-то.
Ночью, лёжа в темноте, она вдруг подумала: может, кто-то сейчас вспоминает ту скамейку, кофе и тишину, в которой нашлось место для чужой искренности.
И этого хватило. Не как чуда. А как якоря. Чтобы завтра снова встать. И шагнуть в следующий день.
