Сердце, разбитое разлукой: драма одной семьи
Жили мы, казалось, как в сказке. Уютный домик в тихом уголке подмосковного Жуковского, крепкая семья, работа без перебоев. Ни я, ни родители моей жены Алисы никогда не лезли в наши дела, да и поводов не было. Дочка Маруся, наш лучик света, делала каждый день ярче. Всё было прекрасно… до того злополучного вечера.
Я торопился домой после смены, пробираясь через заснеженный парк, который отделял наш район от шумной Москвы. Ветер выл, фонари еле-еле освещали дорожку, и вдруг из темноты донёсся женский крик: «Отстаньте, пустите!» Звук был таким резким, что я остановился как вкопанный, всматриваясь во тьму. Крик повторился, уже ближе, и я, не раздумывая, рванул на голос.
Сквозь снежную круговерть разглядел силуэты: хрупкая девушка, вырывающаяся из цепких лап здоровяка, который тащил её к полуразрушенной стройке. В руках она сжимала дрожащего той-терьера. Я бросился вперёд, схватив громилу за куртку. Он резко обернулся с бешеной злостью и замахнулся. Удар обжёг щёку, но я успел увернуться от второго и со всего размаху всадил ему в бок. Он пошатнулся, запнулся о бордюр и грохнулся навзничь, ударившись головой о ледяной наст. Девушка, не оглядываясь, исчезла в темноте, прижимая к себе пёсика.
Я стоял, переводя дух. Нападавший не шевелился. Под тусклым светом фонаря заметил тёмное пятно, расползающееся по снегу вокруг его головы. Мороз пробрал до костей. Вызвал «скорую», но уже понимал — шансов нет. Врачи на месте подтвердили самое худшее — смерть. Приехавшие следом полицейские вместо дома доставили меня в участок, под град вопросов.
С Алисой увиделись только в суде. Следователь не разрешал свиданий, отмахиваясь от моих просьб. Я честно рассказал, как было: о крике, о драке, о случайном ударе. Та самая девушка даже пришла на суд, но следствие упорно видело во мне преступника. Самооборона? Нет, превышение. Судья огласил приговор: четыре года колонии. Алиса, сидевшая в зале, закрыла лицо ладонями, её плечи тряслись от рыданий. Четыре года разлуки — будто целая жизнь. Адвокат выбил смягчение, прокурор не стал апеллировать, и я, стиснув зубы, принял судьбу. В камере шёпотом говорили, что могли дать и все десять, так что четыре — ещё легко отделался.
Колония встретила сыростью и серым небом. После карантина ждал свиданий, но Алиса не приезжала. В письмах писала о делах, о Марусе, но всегда находилась причина, почему не может приехать. Тосковал по дочке, мечтал обнять её, но без матери ребёнка в колонию не пустят. Письма от Алисы приходили всё реже, а мои, которые я слал через день, будто пропадали в пустоте.
А потом — тот день, который переломил меня. В руках оказался толстый конверт. Улыбнулся, узнав её ровный почерк, но с каждой строчкой улыбка таяла. Алиса писала о разводе. «Устала, Артём. Не могу одна. Появился человек, который поддерживает. Маруся растёт, а что будет через четыре года? Прости.» Слова жгли, как раскалённый гвоздь. Скомкал письмо, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Сосед по нарам, заметив моё лицо, хлопнул по плечу: «Крепись, браток. Выйдешь — разберёшься. Пойдём, чифирнём.»
За кружкой терпкого чифиря, среди таких же, как я, едва сдерживал ярость. Старший по бараку, прищурившись, бросил: «Не ной, паши. Бери нормы, копай на УДО. Время всё расставит.» Его слова врезались в память. Я взялся за работу как одержимый: выполнял двойные нормы, молчал, терпел. Начальник отряда, видя рвение, подал ходатайство об условно-досрочном. Теперь жду решения суда, надеясь на свободу.
Что дальше? Не знаю. Но одно ясно: сделаю всё, чтобы вернуть Марусю. Её новый «папа» и Алиса, так легко предавшая нас, не отнимут у меня дочь. Пусть жизнь бьёт — выстою. Ради неё…