Трижды я соединяла свою жизнь с мужчинами в браке, каждый раз отдаваясь без остатка, чтобы стать воплощением идеала — верной, самоотверженной, растворяющейся в семье. Но трижды судьба отвечала неблагодарностью, и теперь дрожу, представляя, как седина моя забелеет в горьком одиночестве.
Первый супруг, Артём Казаков, ушёл, бросив сквозь зубы: «Задушила заботой». Задушила я, наши малыши, вечный борщ на плите. «Скукотища, — усмехнулся он, застёгивая пиджак. — Твоя жизнь — между детской и кухней». Тогда я свято верила, что женское предназначение — в этом: пелёнки, гора тарелок, молчаливое терпение. Не понимала — как удержать? Осталась с двумя крохами, с разбитой душой да пустым кошельком.
Второй, Сергей Морозов, появился, когда я уже научилась прятать обиды за улыбкой. Старалась быть проще: меньше спорить, больше сглаживать. Но судьба вновь сыграла злую шутку — я слегла с воспалением лёгких. Не смертельно, но он, не дожидаясь кризиса, исчез — тихо, как вор, прихватив даже банку солёных огурцов. Позже соседка шепнула: «У него новая, молодая, в Перми». Трое детей, долги, болезнь — он сбежал от этого, будто от проказы.
Третий, Вадим Соколов, стал проверкой на прочность. Встретились в посёлке под Нижним Новгородом — он тогда был тенью человека: без работы, без целей. Я вытаскивала его, как утопающего: делилась зарплатой, часами слушала жалобы, верила в его «гениальные» проекты. Тащила на себе, как воз сена в гору. А он? Ни цветка, ни доброго слова. Но я твердила: «Мужчина — опора, ему надо помочь расправить крылья». А в прошлом месяце он окинул меня взглядом, будто рваный валенок, и выдал: «Посмотри на себя! Мешковатая, морщины — стыдно с тобой в магазин сходить».
Ему сорок пять, мне сорок восемь, но он мнит себя юным Аполлоном, а меня — выброшенной ветошью. И это от того, кого я кормила пять лет, оплачивала его курсы «менеджмента»! Всё внутри вскипело. Перестала давать деньги — он тут же завопил о жадности, припоминая каждую потраченную копейку. Его слова жгли, но стали прозрением: хватит кормить тех, кто плевать хотел на твою душу.
Стою сейчас у зеркала, разглядывая седину и морщины, будто карту неудач. Столько лет — в никуда. Кому нужна женщина за пятьдесят? Внуки? Да дети-то редко звонят — сами в Москве крутятся. Страшно подумать: а вдруг последние годы пройдут под вой телевизора в пустой квартире? Трижды обожглась, трижды начинала сначала — но теперь сил нет. Или есть? Может, одиночество — не приговор? Эти мысли кружат, как вьюга за окном, но ответа всё нет. Лишь эхо шагов в тишине — моих собственных.
