Мать, свекровь и я на грани
— Ты уверена, что свёкла не навредит ребёнку? — спросила свекровь, помешивая борщ.
— Мам, она его третий день варит, — вздохнул Сергей. — Можно я просто доем и на работу?
— Этот борщ — лечебный! — свекровь подняла ложку. — А твоя мать солит, будто из пушки. Это точно вредно!
— Простите, я троих родила, — спокойно ответила Ольга Петровна, мать Насти, доставая кастрюлю из холодильника. — Все живы. А это борщ с фасолью. Белок!
— Фасоль — тяжёлая пища! Мы не в деревне!
— А у нас не больница! — огрызнулась Ольга Петровна.
Настя сидела на табуретке, обнимая живот и мечтая, чтобы кто-нибудь выключил звук. Беременность — седьмой месяц, и если раньше думала, что главное — не тошнило, то теперь поняла: главное — сохранить рассудок между двумя женщинами, каждая из которых хочет «как лучше».
Свекровь переехала сразу, как узнала о беременности: «Внук! Первый! У вас тесно, а я помогу». Мать Насти — через неделю: «Ты у меня одна, я всё брошу и приеду». Так в двушке стало три хозяйки.
— Я беременна, а не больна, — тихо сказала Настя мужу вечером.
— Знаю. Потерпи. Мама уедет после родов.
— А моя?
— А твоя… может, тоже. Может, подружатся?
Не подружились. Начали соревноваться.
Сначала — в уборке. Утром мать мыла полы, к обеду свекровь перемывала: «Сквозняк, пыль, микробы». Потом — покупки. Бодики появились в трёх экземплярах — на 56, 62, 74. Все голубые. Хотя пол не знали.
Но главное поле битвы — кресло-качалка.
— Я его выбрала! — заявила свекровь.
— А я купила! — парировала Ольга Петровна.
— Я первая о нём сказала!
— А я первая занесла!
— Оно будет в моей комнате, — подвела итог свекровь.
— С чего вдруг?! — возмутилась мать. — Настя будет кормить в кресле. Пусть у неё стоит.
— Я вообще-то хотела в нём спать с малышом, — тихо вставила Настя.
— Зачем? Ты устанешь! Пусть со мной! — воскликнула свекровь.
— Или со мной! — не уступала мать.
— А я, простите, где?! — не выдержал Сергей. — Я — отец!
— Ты можешь спать на кухне. Там диван, — хором ответили обе.
Наутро кресло исчезло.
— Где кресло? — спросила Настя.
— Переехало, — отрезала свекровь.
— Спрятано, — прошипела мать.
Война достигла пика. На кухне теперь варили не борщ, а молчание. Сергей задерживался, Настя ела йогурты в ванной.
— Я больше не могу, — сказала она вечером. — Это мой ребёнок. Моя жизнь. Я не просила этих «подвигов».
— Они хотят помочь, — мямлил Сергей.
— Они хотят контролировать. А ты молчишь. Потому что привык. А я — нет.
Ночью Настя плохо спала. Утром пошла по объявлениям. К обеду вернулась с ключами.
— Это что? — спросил Сергей.
— Снимаем двушку. Я подписала договор.
— Настя…
— Я не ухожу от тебя. Я ухожу к себе. Хочешь — поехали вместе. Нет — увидимся на выписке.
Он молчал.
Через полчаса она вышла с чемоданом. Внизу у подъезда стояло кресло-качалка. Вязаный плед, подушка с мишками. Настя улыбнулась. Позвонила в «Дармарку». Через два часа кресла не было.
Новая квартира пахла свежестью. Настя расставила вещи, заварила чай, включила музыку. Впервые за долгое время просто лежала на диване.
Через три дня пришёл Сергей. С рюкзаком.
— Там невыносимо. Они не разговаривают. Ужин — как похороны.
— А здесь?
— Здесь — можно дышать. Ты — не только мать. Ты — человек.
Родился мальчик. В августе. Без кресла, но с любовью. Свекровь и Ольга Петровна приезжали по графику. С борщами — но в контейнерах.
— Мы поняли, — сказала свекровь. — Кресло не спасло.
— Главное — не качать нервы, — вздохнула мать.
Настя держала сына и думала: борщей может быть сколько угодно. А место в жизни — только одно. И оно — её.
Через две недели Настя надела джинсы. Они были свободнее, но главное — это не халат.
— Кажется, я снова человек, — сказала она. Сергей кормил сына из бутылочки, будто делал это всегда.
— Ты всегда человек. Даже в халате.
— Спасибо. Ты тоже ничего, даже в футболке с пятном от каши.
Смех. Лёгкий. Настоящий.
Жизнь наладилась. Утром — кормление, потом прогулка. Обед — душ, кофе, если повезёт — полчаса на себя. Сергей взял отпуск.
— Пап, смотри! Я умею переодевать, качать, укачивать под «Короля льва». Это вклад, да? — гордо сказал он.
— Ещё какой. Ты лучший.
Но вот день, которого она боялась:
— Настенька, мы хотели приехать. Я — в пятницу, твоя мама — в субботу. Договорились.
Настя вздохнула. Внутри шевельнулся холодок.
— Давайте по часу. Без еды, без оценок. Только внук. Условия такие. Идёт?
— Идёт, — первой сказала свекровь.
В пятницу Настя открыла дверь. Галина Петровна стояла с букетом и пустыми руками.
— Без борща. Слово держу. Можно руки помыть?
— Конечно.
Она села у окна. Молча смотрела на малыша. Лишь раз сказала:
— Носик — твой, а глаза — Серёжины. Хорошо сложилось.
— Спасибо.
— Настя… Родительство — не повторение, а отпускание. Я хотела, чтобы ты жила, как я. А ты живёшь по-своему. И у тебя получается. Я горжусь тобой.
Слеза скатилась по щеке, но свекровь быстро вытерла её.
Утром пришла Ольга Петровна. В очках, с мороженым.
— Мне нельзя сладкое, но купила тебе — вишнёвое. Помнишь, в детстве любила?
— Помню.
Они сиИ когда спустя годы Настя снова беременела, в её доме уже не было войн за кресла — только два письма на столе: «Приедем, когда позовёшь» и «Борщ привезём в термосе».
