В тихом городке под Рязанью, где старые дома утопают в сирени, моя жизнь в шестьдесят лет превратилась в бесконечный марафон у плиты и уборки. Зовут меня Анна Васильевна, живу одна в своей скромной квартире, овдовев давно. Дочь моя, Катерина, с тремя детьми наведывается ко мне каждый день к обеду, и если сначала я радовалась их визитам, то теперь чувствую себя дармовой кухаркой. Устала до изнеможения, а их ненасытные аппетиты и бардак доводят до слёз. Как же оградить себя, не обидев родную кровь?
Катерина — младшая дочь, тридцати двух лет. Замужем за Иваном, воспитывают троих: Настю — десяти лет, Ваню — семи, и крошку Соню — четырёх. Живут по соседству, в съёмной квартирке, жизнь у них не сахар. Иван шоферит, Катя в декрете, денег вечно не хватает. Когда они стали приходить на обед, я радовалась: сварить щи — пустяк, а видеть внучат — счастье. «Мама, у тебя так вкусно, дети обожают твою кашу», — говорила Катя, и сердце таяло.
Мои дни начинались с плиты: варила супы, пекла блины, тратила пенсию на продукты. Думала, временно, пока не окрепнут. Но обеды стали ежедневным ярмом, и теперь я замечаю: они не просто едят — требуют, оставляют грязь, уносят еду с собой. Квартира моя стала столовой, а я — бесплатной кухаркой, которой даже «спасибо» не говорят.
Ровно в полдень раздаётся стук в дверь — это Катя с ребятишками. Настя тянется за колбасой, Ваня клянчит пряники, Соня лезет в вазочку с вареньем. Я не скупая, но запасы тают на глазах. Дети носятся, кричат, раскидывают игрушки, пачкают скатерть. Катя даже крошки не подметёт, посуду не помоет. «Мама, тебе же нравится готовить», — бросает она, а я молчу, хотя внутри всё клокочет.
В последнее время Катя стала забирать еду домой. «Мам, можно котлеток взять, Ванька любит», — говорит, и я соглашаюсь, но сердце болит. Пенсия уходит на их пропитание, а сама сижу на хлебе с кипятком. Вчера Настя опрокинула компот на ковёр, Ваня оторвал ручку у шкафа, а Катя лишь засмеялась: «Дети есть дети». Не выдержала, сказала: «Катя, это мой дом, а не площадка для игр». Она обиделась: «Ты что, внукам жалеешь?»
Люблю я их всех, но эти визиты выматывают. В шестьдесят хочется покоя, книг, посиделок с подругами, а не стоять у плиты. Подруга Галя твердит: «Ань, они тобой пользуются, скажи, пусть реже ходят». Но как сказать, если Катя сразу в слёзы? Боюсь, перестанут приходить — и останусь одна. Иван, зять, даже «здравствуй» не говорит, будто я обязана их кормить.
Пыталась намекнуть: «Может, сами хоть иногда готовьте?» Она в ответ: «Мама, денег нет, дети голодные». Слова эти, как нож, но вижу — себе новые сапоги купила, а я на всём экономлю. Неужели должна жертвовать собой ради их удобства? Внуки — моя радость, но их беспорядок и Катина беспечность делают меня чужой в собственном доме.
Не знаю, как быть. Сказать, чтобы приходили реже? Но обвинит в чёрствости. Давать деньги вместо еды? Пенсии и так не хватает. Молчать и варить, пока силы есть? Хочу видеть внуков, но не каждый день, не ценой своего здоровья. В шестьдесят заслуживаю покоя, а вместо этого — чувство вины.
Соседи шепчутся: «Анна, твоя Катя совсем села тебе на шею». Больно это слышать, но правда. Хочу найти меру: и семью сохранить, и себя не растерять. Как сказать дочери, что я не даровая кухня, не оттолкнуть её? Как научить уважать мои границы, не потеряв любовь внуков?
Эта история — мой крик души. Катя, быть может, не видит, как её визиты меня истощают. Внуки — просто дети, но их хаос съедает мой дом. Хочу, чтобы квартира снова стала моей крепостью, чтобы дышала свободно, чтобы внуки приходили в гости, а не за харчами. В шестьдесят заслуживаю отдыха, а не роли прислуги.
Я — Анна Васильевна, и найду в себе силы вернуть покой, даже если придётся сказать правду. Пусть будет больно, но я больше не их столовая.
