Тяжесть тридцатилетней обиды
Мы с моей свекровью, Лидией Петровной, не разговариваем уже тридцать лет. Все началось со свадьбы — тогда она подарила нам мешок гречки и набор потрескавшихся тарелок. Я была юной, влюбленной, полной мечтаний, и этот «подарок» ударил меня, будто пощечина. А теперь мой муж, Кирилл, просит меня ухаживать за ней — она прикована к постели. «Катя, — говорит он, — это моя мать, кроме нас, ей никто не поможет». А я смотрю на него и думаю: «Я не хочу ее видеть. После всего, что было, я ничего ей не должна». Но внутри — раздирающий душу спор: горькая обида против тихого голоса, шепчущего, что пора бы отпустить.
Три десятка лет назад, когда мы с Кириллом поженились, я парила от счастья. Денег не было, но казалось, что любовь сильнее любых трудностей. Свадьбу сыграли в небольшом кафе, скромно, но с душой. Мои родители подарили нам сумму на обстановку, друзья — красивый сервиз. А Лидия Петровна… Вручила ту самую гречку и тарелки, которые, кажется, еще при царе купили. «На первое время», — сказала она с таким видом, будто поднесла царские регалии. Я едва сдержала слезы. Не из-за подарка — из-за ясной мысли: она меня не уважает. Будто я недостойна даже капли ее внимания.
Кирилл тогда лишь махнул рукой: «Не обращай внимания, у мамы своеобразное чувство юмора». Но мне было не до смеха. Она с самого начала давила: критиковала мои борщи, мой порядок в доме, даже платья. «Катя, ты что, щи без капусты варишь? В нашем роду такого не ели!» — говорила она, переворачивая мои кастрюли. Каждая встреча с ней превращалась в суд, где я всегда проигрывала. После того «подарка» я поставила ультиматум: либо она оставляет нас в покое, либо я исчезаю. Кирилл выбрал меня, и тридцать лет мы жили, будто через стену — я и мать, которая так и не признала меня.
За эти годы мы с Кириллом поднялись с нуля. Вырастили сына и дочь, купили квартиру в Москве, затем дачу под Подольском. Я работала, заботилась о семье, поддерживала мужа в трудные минуты. Лидия Петровна же жила своей тихой жизнью — в хрущевке, с огородом, с подругами-старушками. Кирилл помогал ей деньгами, делал ремонты, но я не пересекалась с ней ни разу. Меня это устраивало — я не чувствовала себя обязанной той, кто видел во мне лишь недостойную невестку. Но теперь все иначе.
Неделю назад Кирилл вернулся домой бледный. «Катя, — выдохнул он, — у мамы инсульт. Она не может ходить… Нужен постоянный уход». Я кивнула, но когда он добавил: «Я хочу забрать ее сюда. Поможешь мне с ней?» — сердце мое сжалось от гнева. Помочь? Женщине, которая оскорбила меня перед гостями на свадьбе? Которая ни разу не попросила прощения? «Ты шутишь? — прошептала я. — После всего—я должна вытирать ей спину?» Он заговорил о долге, о старости, о том, что она одна. А мой долг? Разве я не имею права на свою боль?
Мы ругались до рассвета. Кирилл умолял понять — это его мать, она умирает. А я кричала, что не могу вычеркнуть тридцать лет унижений. «Ты помнишь, как она называла меня «неряхой»? Дарила крупу, будто я нищенка? — голос мой дрожал. — А теперь я должна пустить ее в наш дом?» Он лишь качал головой: «Катя, это было давно. Сейчас ей нужна помощь». Но для меня это не прошлое. Это нож, воткнутый в сердце, который так и не вытащили.
Я позвонила дочери, надеясь на поддержку. Но она ответила: «Мама, я тебя понимаю… Но бабушке правда плохо. Может, стоит попробовать простить?» Простить? Легко говорить, когда не тебя тридцать лет топтали. Я не желаю Лидии Петровне зла… Но видеть ее каждый день? Ухаживать? Нет, это выше моих сил. Я предложила Кириллу нанять сиделку или отдать ее в частный пансионат — у нас есть средства. Но он упрямился: «Она родная, она должна быть с семьёй». А я разве не семья? Почему моя боль — ничто?
Теперь я в ловушке. С одной стороны — Кирилл, которого я люблю. С другой — я сама, израненная годами пренебрежения. Я даже подумала: а если потребовать извинений? Но тут же осознала абсурд — какая уж тут гордость, если она едва дышит?.. Но и предать себя я тоже не могу.
Пока я взяла тайм-аут. Сказала Кириллу, что мне нужно время. Он молча согласился, но взгляд его стал чужим. А я… Я просто устала. Устала носить в себе эту тяжесть. Может, я и вправду слишком жестока? Но как стереть тридцать лет, когда тебя не считали за человека? Я не знаю, что делать. Может, жизнь сама расставит всё по местам. Но одно знаю точно: пока мое сердце не согреется, Лидия Петровна не переступит порога моего дома. Если это вообще когда-нибудь случится.
