**Обида длиною в тридцать лет**
Мы с моей свекровью, Галиной Петровной, не разговариваем уже тридцать лет. Все началось с того, что на свадьбе мне и моему мужу Сереже она вручила мешок гречки и набор старых блюдец. Тогда я была молодой, влюбленной, полной ожиданий, и этот «подарок» приняла как пощечину. А теперь Сережа просит меня ухаживать за ней, потому что она прикована к постели.
— Наташа, — говорит он, — это же моя мать, кроме нас ей никто не поможет.
А я смотрю на него и думаю: «Я не хочу ее видеть, Сережа. После всего, что было, я не обязана». И все же внутри — война. Обида борется с мыслью, что, может, пора закрыть эту главу.
Тридцать лет назад, когда мы поженились, я была счастлива как никогда. Денег — ни гроша, но казалось, главное — любовь. Свадьбу сыграли в небольшом кафе, но родители постарались, чтобы все было красиво. Мои мама с папой дали нам денег на мебель, друзья подарили посуду, а вот Галина Петровна… Вручила этот мешок и потрепанные блюдца, будто пережившие еще революцию.
— В хозяйстве пригодится, — сказала она с такой гордостью, словно преподнесла икону.
Тогда я еле сдержалась, чтобы не расплакаться. Не из-за стоимости, а из-за чувства, что она меня не уважает. Будто я недостойна ничего лучшего.
Сережа лишь отмахнулся:
— Наташ, не заморачивайся, мать у меня своеобразная, думает, что помогает.
Но я не смогла простить. Галина Петровна с первых дней давала понять, что я ей не нравлюсь. Критиковала все: как суп варю, как квартиру убираю, даже как чай наливаю.
— Наташа, у нас в семье так не принято, — говорила она, осуждающе глядя на мои действия.
Каждый ее визит превращался в испытание, которое я заведомо проваливала. После того «подарка» я просто отказалась с ней общаться. Сказала Сереже:
— Или она оставляет нас в покое, или я ее больше не вижу.
Он выбрал меня, и тридцать лет мы жили так, будто ее не существует.
За эти годы мы построили жизнь: воспитали двоих детей, купили квартиру, потом дачу. Я работала, заботилась о семье, поддерживала Сережу. А Галина Петровна жила в своей хрущевке, с подругами да огородом. Сережа помогал ей деньгами, ремонтировал, но я держалась в стороне. И меня это устраивало. Я не винила себя — она сама оттолкнула меня, считая недостойной своего сына. Но теперь все изменилось.
Месяц назад Сережа пришел домой в угрюмом настроении.
— Наташ, маму хватил удар. Почти не двигается, нужен уход.
Я кивнула, а он добавил:
— Хочу, чтобы она переехала к нам. Прошу помочь.
У меня перехватило дыхание. Помочь? Ей? Женщине, которая унизила меня на свадьбе? Которая ни разу не сказала «прости»? Я уставилась на него:
— Ты серьезно? После всего я должна ухаживать за ней?
Он твердил, что она старая, что не может бросить ее, что это его долг. А где мой долг перед собой?
Мы спорили до ночи. Сережа говорил, что она не вечна, что я должна понять. А я пыталась объяснить, что тридцать лет обид не стираются.
— Помнишь, как она называла меня «неряхой»? Как подарила гречку, будто милостыню? — кричала я. — А теперь я должна ее принимать в своем доме?
Сережа лишь качал головой:
— Наташ, это было давно. Сейчас она беспомощна.
Но для меня это не прошлое. Это боль, которая до сих пор ноет.
Я поговорила с дочерью, надеясь на поддержку.
— Мам, я понимаю твои чувства, но бабушке правда плохо, — сказала она. — Может, попробуешь простить?
Легко говорить. Я не злюсь, не желаю ей зла, но не готова каждый день ее видеть, кормить, ухаживать. Это выше моих сил. Я предложила нанять сиделку или отправить ее в хороший пансионат — у нас есть деньги. Но Сережа уперся:
— Она семья, не чужая!
А я — нет? Почему мои чувства не имеют значения?
Теперь я в тупике. С одной стороны, мне жаль Сережу, я не хочу его мучить. С другой — не могу переступить через себя ради той, кто никогда не считал меня своей. Даже думала согласиться, но потребовать извинений… Но бессмысленно ждать их от полусознательной старухи. Давить на больную — не в моих правилах.
Пока я взяла паузу. Сказала Сереже, что мне нужно время. Он молча кивнул, но я вижу: обижен. А я просто устала. Устала от боли, от чувства вины. Может, я и правда слишком злопамятна? Но как забыть тридцать лет пренебрежения? Не знаю. Возможно, время расставит все на места. А пока… Пока я не готова пустить Галину Петровну в свой дом. Если вообще когда-нибудь буду готова — в том-то и вопрос.