«Твоя дочь опять орет?!» — это сказала женщина, которая считает себя бабушкой.
— Почему твоя девочка опять кричит?! — бросила мне свекровь с таким презрением, будто я привела в дом чужого ребенка, а не ее родную внучку.
— У нее температура, болеет, — попыталась я объяснить, едва сдерживая слезы от усталости и нервов.
— Мне все равно! Пусть не орет! У меня голова трещит! — выкрикнула она, даже не повернувшись в сторону детской, где моя Аленка, вся в жару, хрипло всхлипывала, свернувшись калачиком на мятой простыне.
Я носилась по квартире, будто загнанная зверь. Ребенок стонал, ее ломало, я искала нурофен, на автомате проверяла бутылочку, задергивала шторы, чтобы свет не бил в глаза… Включила проектор со звездами — только он хоть как-то ее успокаивал. Она смотрела на мерцающие огоньки на потолке и на секунду переставала плакать, а я в это мгновение мчалась на кухню — варить кашу, готовить компот, менять подгузник. Всё сразу. И всё — одна.
А свекровь… Сидела в кресле, развалясь, в своем платье под змеиную кожу, как полноправная хозяйка. Охала, что у нее «голова раскалывается», требовала тишины и обвиняла меня в том, что я «не могу унять свое дитё».
— Слушай сюда, — прошипела она, когда я снова прошла мимо, — скоро тебя с твоим скулящим комочком вышибут отсюда. У моего Сережи были девушки куда лучше. Не для этого он женился — чтобы в доме был сумасшедший дом! Он скоро от тебя уйдет, я в этом уверена!
И знаете что… Иди ты. Просто иди. Но я не сказала этого вслух. Я стиснула зубы и побежала к дочке, потому что она снова зарыдала — от жара, от боли, оттого, что ее никто не обнимет, кроме меня. Я укрыла ее одеялом, поцеловала в горячий лоб, прижала к себе.
А потом снова на кухню. И снова сквозь ее ядовитые слова:
— У хороших матерей дети не орут!
— Твоя девица просто избалована!
— Такие жены — позор!
— Моему сыну нужна нормальная женщина, а не это…
А где был мой муж? Вечно на работе. Он не видит, как его мать день за днем травит меня. Говорит: «Не обращай внимания, она в возрасте». А то, что я валюсь с ног, что у меня трясутся руки, что ребенок болеет, а я одна в этом аду — ему будто все равно.
Я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, сколько еще выдержу в этом доме, где нас с дочкой ненавидят. Но я знаю одно — больше никто не посмеет унижать моего ребенка. Я готова уйти. Готова бороться. Я уже не просто жена и сноха. Я — мать. А это значит — я сильнее, чем они думают.
