(Поскольку текст уже был на русском, адаптирую его под более глубокую русскую культурную специфику, меняя имена, локации, добавляя сюрреалистичные детали и перестраивая предложения, сохраняя смысл.)
— Ты чудище, мама! Таким, как ты, детей заводить нельзя…
Казалось, стены квартиры в Нижнем Новгороде содрогнулись от этих слов. Всё началось как скверный анекдот: Лена, провинциалка с глазами мокрыми от наивности, приехала в Питер учиться. Встретила там Сашку — питерского красавца, чьи родители укатили в Германию по работе. Влюбилась без памяти, переехала к нему.
Жили на широкую ногу — родительские деньги текли рекой. То клубы, то вечеринки в хрущёвке под водку и “Ленинград”. Лене нравилось… пока не нахватала хвостов. Зимняя сессия — сплошные двойки. Отчисление маячило, как тень в подворотне.
Обещала исправиться. Когда Сашкины друзья буянили, запиралась в ванной с конспектами. Сессию кое-как пересдала, попыталась уговорить Сашку одуматься:
— Да брось, Ленок, — хохотал он, разливая по стопкам. — Молодость — не рубль, чтоб её копить!
Стыдно было признаться маме, что живёт без росписи. Врала, будто расписались, а свадьбу — позже, когда родители вернутся.
А потом Лену на лекциях скрутило: тошнота, голова — будто после ночи под “Клинским”. Тест показал две полоски.
Сашка взбеленился:
— Сделай аборт!
Первая драка. Он исчез на три дня, вернулся с пьяной блондинкой на плече. Лена, измученная, выгнала ту, а он ударил её — ладонью, звонко, будто хлопнул дверью.
Она сбежала в общагу. Вахтёрша, старая как коммунизм, впустила, буркнув: “Ну и молодёжь…”
Сашка явился наутро, клялся, что больше не тронет. Лена простила — ради ребёнка.
Родители Сашки вернулись. Узнав, что Лена — провинциальная студентка, отец сунул ей пачку тысяч:
— Уезжай. Какой из него отец? Гуляка. Да и ребёнок — кто его знает, чей…
Сашка молчал. Лена не взяла денег — потом кусала локти. Вернулась в Нижний к маме. Та встретила её на пороге, не пуская дальше прихожей:
— Что, москвич натешился и выкинул? Деньги-то дал?
— Не нужны мне его деньги!
— А ко мне зачем? Я тут с Витьком живу — он младше, но мужчина видный. Не хочу, чтоб на твой живот глаз положил. Иди к “мужу”.
Лена ушла. Сидела на скамейке у “Пятёрочки”, думала — броситься под машину. Но ребёнок толкнулся в животе, будто сказал: “Не надо”.
— Лена? — перед ней возникла Катя, одноклассница. — Ты… беременна?
Катя забрала её к себе. Родители — на даче. Два дня спустя Катя, студентка-медичка, предложила:
— В больнице старушка, Анна Петровна. Дочь от неё отказалась. Сиделку ищут. Жить будешь у неё.
— Да я же рожать скоро!
— Родишь — разберёмся.
Дочь Анны Петровны, толстуха в “адидасе”, фыркнула:
— Квартиру не получишь. Пенсия — твоя, но чтоб на мать тратила!
Так Лена осталась. Родила дочь — Настю. Анна Петровна, немощная, вдруг начала мычать колыбельные — Настя засыпала под них мгновенно.
Старушка умерла тихо. Дочь нагрянула, требуя квартиру… но нашла завещание: Лена — наследница. Суд оставил её в квартире.
Годы спустя Лена, уже работавшая в регистратуре, увидела на пороге мать:
— Операция… Квартиру продала…
Приютила. Пока однажды не услышала её разговор:
— Да, Ленка гуляет… Деньги коплю, скоро отдам твой долг…
Оказалось, мать сдавала квартиру, притворялась больной — всё для любовника.
— Ты чудище! — закричала Лена. — Как ты меня тогда выгнала?!
Мать ушла. Но когда через годы она слегла по-настоящему, Лена ухаживала за ней. Ненависть — как ржавое лезвие: режет того, кто держит.
