«Ты мне изменяешь?» — и всё рассыпалось, как карточный домик.
Лариса вернулась домой затемно. Сбросила шубку, достала из сумки пирожки, прихваченные с работы, и молча двинулась на кухню. Снаружи — ледяное спокойствие, внутри — метель. Последние полгода её жизнь напоминала треснувший самовар: вроде держится, но вот-вот развалится. Но Лариса не подавала вида. Разогрела борщ, зажгла конфорку, накрошила окрошку и разложила приборы. Ровно в восемь, как заведённый, в дверь вошёл муж.
Сергей молча скинул тулуп, прошаркал на кухню, опустился за стол. Минуту пялился на жену, потом буркнул, будто пробку вытаскивал:
— Ты часом не крутишь романы на стороне?
Лариса замерла с тарелкой в руке. Тишина повисла, как паутина. Только дедовы ходики цокали за стеной.
— С чего вдруг? — выдавила она, даже бровью не повёв.
— Да как-то… Припудриваешься лишний раз. Юбки короче носишь. Домой плетёшься, будто с гулянки. Точно к кому-то подфартило.
Она беззвучно сунула тарелку перед ним.
— Ты вообще в своём уме? — Лариса прошипела, будто самовар перед закипанием. — Я на двух подработках вкалываю, чтобы кредит за хату тянуть. Ты с Крещения ни рубля в дом не принёс. Я тебе ни слова поперёк. Но мог бы хотя бы плечо подставить, а не истерики закатывать, когда у меня просто тушь появилась!
Сергей грохнул кулаком по столу и, бросив ужин, затопал в спальню, хлопнув дверью так, что с полки слетела матрёшка.
Раньше Лариса считала свой брак лотерейным билетом. Сергей был душка — не бухал, не гулял, смешил до слёз. После свадьбы сняли угол, потом родился Алёшка, а через пару лет влезли в ипотеку. Работали оба, но Сергей карабкался вверх, а она таскала дом да ребёнка.
А потом — будто кирпич на голову. Сергея уволили, и он слёг с ноутом, ноя про несправедливость бытия. Лариса тащила всё на себе. Подруга с фабрики шепнула про подработку — присматривать за одинокой старушкой: носить ей с рынка сметану, покупать таблетки да болтать за жизнь.
Так Лариса познакомилась с Агафьей Кузьминичной — чудаковатой, но мудрой, как береста, бабкой, которая платила просто за разговоры. Впервые за десяток лет Лариса почувствовала, что кому-то интересна не как кухарка, не как мамка, а просто как Лариса. За вареньем старуха травила байки про коммуналки и фронт, хохотала, как девчонка, и всё бубнила:
— Ты, лапушка, не дрова. Хватит гнуть спину. Выпрямись да посмотри в зеркало. Полюби себя хоть раз.
Лариса изменилась. Остригла космы, купила пару сарафанов с рук, но таких, что стан обнимали. Стала ходить, будто по красной дорожке. Сергей это учуял — и струхнул. Не за жену, а за свою власть.
Как-то раз он порылся в её ноуте. Там — только графики да фото Алёшки, рецепты блинов. Но повод нашёлся.
— Ты что, у неё полы моешь? За пятаки? А я тебе мало в жизнь вложил?
— Ты вложил мне сына. А теперь я вас двоих на себе таскаю. Мне не стыдно за подработку. Мне стыдно, что я сплю с мужиком, который мне в лицо тычет, что я за неё деньги беру, — выдохнула она и вышла на лестницу курить.
Через месяц Лариса подала на развод. Сергей свалил к бывшей однокласснице. А Лариса… Впервые вдохнула полной грудью. В этой свободе не было пустоты. Была тишина — и знание, что теперь всё пойдет иначе. Теперь — для себя одной.
