Ты просто удобный. Пока ты нужен — тебя терпят.
Дмитрий подъехал к дому тёщи, чтобы забрать жену после очередной «лёгкой размолвки». Припарковался возле обшарпанной хрущёвки, поправил пиджак и направился к подъезду. Уже почти дошёл до двери, как вдруг мельком заметил чей-то силуэт в окне первого этажа. Сердце ёкнуло.
— Мама?.. Ты чего тут? — растерянно выдохнул он, узнав родное лицо.
— Тихо, — прошептала Людмила Петровна, — иди сюда.
— Что случилось? — нахмурился Дмитрий.
— Подойди и послушай са́м, — мать мотнула головой в сторону приоткрытой форточки.
Из квартиры тёщи доносился разговор. Голоса звучали громко, без стеснения. Это говорила Лиза — его жена — и её мать.
— Мам, ты бы видела их рожи! Особенно свекровь. «Я виновата, не уследила!» — Лиза фыркнула. — Всё идёт как по маслу. А мой Димочка — ну просто золото: чуть пискни — тут же мчится спасать. Даже в больницу оттащил. Я же знала, что без этого «беременного» спектакля он бы и кольцо до сих пор не купил.
— Лизка… это как-то… некрасиво, — неуверенно пробормотала её мать.
— Ах, мам, не наивничай. Главное — вытянуть из него эту трёшку возле Садового. Я уже намекнула — мол, пора бы вместе жить, раз у нас «малыш» скоро. А там… стариков как-нибудь подвинем. Дима же не из тех, кто скандалит. Его можно тихонько вести, куда надо. Как мне удобно.
Дмитрий стоял, словно ему вырвали душу. Каждое слово впивалось в сознание, но тело отказывалось двигаться. Рядом мать сжала его руку так, что кости хрустнули.
— Ты слышал? — еле слышно выговорила она.
Он кивнул. Лицо побелело, как мел.
— Пошли.
Они поднялись в квартиру. Дмитрий резко дёрнул звонок. Дверь открыла Лиза, с лицом, сияющим от самодовольства — видимо, ещё не отошла от своего монолога.
— Родной! Ты что так рано? — затараторила она, неестественно улыбаясь.
— Не утруждайся. Вещи сам заберу, — ровно сказал Дмитрий. — Завтра подаю на развод.
— Чего?! Ты рехнулся? С чего вдруг?
— С того, что услышал. Про «беременность», про квартиру, про то, какой я удобный. Спасибо, что быстро раскрыла карты.
Лиза попыталась что-то выжать из себя, но только открывала рот, как рыба на берегу.
Людмила Петровна лишь бросила в сторону бывшей снохи:
— А я-то себя корила. Думала — слишком строга была, не смогла сблизиться. Ан нет — материнское сердце не обманешь. Просто не хотела верить.
Они ушли. Дмитрий не оглядывался. В груди стало неожиданно легко — будто сбросил мешок с гвоздями, который таскал годами. Он шёл молча, а мать рядом — впервые за долгое время — тоже не говорила ни слова, лишь крепко держала его ладонь. Безмолвная опора, которая значила больше, чем все речи мира.
