“Ну и хозяюшка из тебя! Как твой муж тебя терпит?” – вздыхала мать.
Когда Лидия Петровна затеяла ремонт в своей хрущёвке, она попросилась пожить у нас с Семёном на недельку-другую. Клялась, что не сунется в наши дела и не станет командовать. Я, хоть и сомневалась, но разрешила — всё-таки родная кровь.
Лидия Петровна с детства была женщиной строгой, даже пугающей. В её доме всё должно было стоять по линейке, по угольнику, без единой пылинки. Мы с братом Михаилом росли как солдаты в казарме — шаг влево, шаг вправо считался побегом.
После свадьбы я впервые вздохнула свободно. В нашей однушке у метро можно было оставить кружку на столе, а полотенце повесить криво — никто не орал. Но с приездом матери всё изменилось.
Первые три дня тишины. На четвёртый — будто домовой проснулся. Кухня сияла, как в журнале: банки по алфавиту, ложки сверкали, даже гречка рассортирована по фракциям.
— Мама, это что за перестановки? — спросила я, стискивая зубы.
— Навела человеческий вид, — ответила она, вытирая уже чистую полку. — У тебя тут всё вверх дном. Теперь можно жить.
— Но это же мой дом!
— Домом это назвать язык не поворачивается. Ладно, научу, как надо.
Я пробовала объяснить, что мы с Семёном сами решаем, где нам держать сковородки, но она только фыркнула и продолжила перемывать посуду заново.
Потом пропал мой коврик в ванной — «тряпка позорная». Потом она перерыла Семёновы бумаги — «а то валяется всё как попало». Терпение таяло, но я молчала — ведь мать.
Всё решилось, когда мы застали её в спальне, роющуюся в нашем белье. Новенькие рубашки мужа валялись на полу в куче.
— Лидия Петровна, — сказал Семён неожиданно твёрдо, — пакую чемодан. Сейчас вызову такси до гостиницы.
Она не спорила. Ушла молча. Потом прислала голосовое: «Извинись за хамство!» Но я не стала.
Эти две недели научили меня важному: родные — не значит безнаказанные. Дом — это крепость, и даже мать не имеет права сносить её стены.