«Ну да, я такой»: у него были другие, но семью бросать он не хотел
Все подруги твердили Алине, что она – героиня какого-то абсурдного сериала. А она… а она и сама это знала. Но даже с этим знанием ничего не меняла. Чувства к мужу улетучились давно – растворились где-то между глажкой, готовкой, недосыпом и бесконечными отчетами. Раньше она летела домой, как на крыльях, а теперь плелась, как батарейка «Энерджайзер» после пяти часов в детском планетарии. В свои тридцать восемь Алина выглядела на все пятьдесят, и это не шутка, а приговор зеркала.
Единственная, кто её искренне жалел, была… свекровь. Галина Семёновна. Женщина с характером «не подходи – укушу», но с душой шире Волги. Сейчас она жила у них – приехала из провинциального Касимова на лечение, потому что в их городке даже аппарат УЗИ считали верхом технологий. Её поселили в бывшей детской, а сама она взяла на себя заботу о внуке Стёпке. Мальчугану ещё рано было оставаться одному, а Алина с утра до ночи пропадала в офисе.
Муж… Ох, Слава. Он вел себя так, будто в него вселился дух Джеймса Бонда, только без шпионских талантов. Задерживался «на работах», возвращался под утро, пахнул дорогими духами, которые называл «подарком коллег». Хотя весь район уже шептался, что у него не просто «коллега», а целый хор.
Он начал путать имена. То назовёт Алину Дашей, то Иркой, то «эй, ты». И всё это – с довольной ухмылкой, будто говорил: «Ну и что? Поймала? Молодец». Он даже не напрягался оправдываться. «Ну да, я такой», – читалось в его взгляде.
Так бы и продолжалось, если бы однажды в четыре утра телефон не взвыл, как сирена. Очередная пассия искала своего «котика» и с ходу набрасывалась: «Где он?! Почему не берет трубку?!» Алина остолбенела – не столько из-за звонка, сколько из-за наглости, с которой та вломилась в её жизнь.
Когда Слава приполз под утро с лицом «я больше никогда», Алина не выдержала. Его вещи полетели в коридор с такой силой, что даже кот Барсик, обычно равнодушный ко всему, шмыгнул под шкаф. Муж пытался лепетать:
— Да, у меня есть другая. Но я не хочу разрушать семью! У нас сын! Мама болеет! Мы же родные!
Но Галина Семёновна вышла из комнаты и впервые за десять лет рявкнула:
— Хочешь гулять? Гуляй. Но подальше отсюда. Я долечусь и уеду. А ты дай людям жить. Все заслуживают покоя, а не цирка!
Алина попыталась вставить что-то про «мой дом, мои правила», но свекровь отрезала:
— Пока я тут – бардака не будет. Пусть забирает свои шмотки. А я доживу до пятницы и найду съёмную комнату. Дальше – ваше дело.
Под взглядом сына Слава, бубня что-то про «непонятливых женщин», запихивал носки и рубашки в рваный рюкзак. Было жалко. Стыдно. Но справедливо.
После его ухода Алина впервые за годы ощутила тишину. Настоящую. Никто не орал, не звонил в три ночи, не требовал «срочно погладь рубашку». Свекровь заходила раз в неделю, приносила Стёпке пряники и свежие сплетни. А Алина вдруг заметила, что утро больше не начинается с кома в горле. Даже отражение в зеркале стало… другим.
И вот, через два месяца, когда Галина Семёновна закончила лечение и собрала чемодан, на пороге возник Слава. С цветами. С виноватой рожей. С фразой, от которой у Алины похолодели руки:
— Прости. Она меня кинула. Я всё понял. Давай заново?
Галина Семёновна, уже в пальто и с авоськой, глянула на невестку:
— Твоя жизнь. Но подумай – тебя жалеть некому. Пожалей себя сама.
И, взяв внука за руку, ушла на кухню.
А Алина стояла в прихожей, глядела на человека, который предавал её раз за разом. На того, кто был семьёй. А теперь… просто гость. И ей предстояло решить. Самой. Без оглядки на чужие слезы.
