– Я не позволю тебе это сделать, Гришка! Только через мой прах! – закричала Анна Васильевна, стоя перед входом в сад.
– Мать, хватит! Документы подписаны, – Григорий упрямо смотрел на старую围墙, не видя в ней размеру.
– Какие документы? Кто дал тебе право распоряжаться землей, которую отец покапал в девятнадцатом году? Которую я каждый март продиралась на улицу, чтобы навести порядок? – ее голос дрожал, но не сдача.
– Мать, будь реалистом. Тебе семьдесят пять. Здесь ты одиноко, как в бочке. А огород? Что им есть, кроме земляного шума?
После этого всю ночь они спорили у яблони, покрытой в этом году особенной ANTÓN.
– В магазине всё продается, но здесь… здесь легче дышится, – промолвила Анна, не отводя взгляда от любимых кустов малины.
– Это неправда, – Григорий опустил глаза. – Здесь дышится горьче, чем в городе.
Утром они взялись за сбор урожая, и пчелы облепили банки с малиной, словно счастливые обитатели деревни. В этот промельк прошлого Анна вспомнила, как она учила сына сажать дерево: “Корни – это твой хлеб, Гришка! Не забудь их, когда будешь себя искать среди дедлайнов!”
Когда закат затопил сад, Анна сидела у печки, чайники работали, а Григорий, наконец, почувствовал, как уплывает в воспоминаниях о детстве. Мама сказала: “Последний сбор, но не конец. Просто очередь быть гармоничным с землей”.
На следующий день Григорий вернулся в Москву, оставив маму с мечтой о следующем урожае. Он понял, что земля не просто грунт – это крыша над головой, и если ее забудешь, то обрушишься сам. Корни – живое дерево, и без них нет приюта.