Утро прокрадывалось медленно сквозь опущенные шторы, наполняя комнату холодным серым светом. Лидия уже сидела на краю кровати, одетая, с собранными волосами будто готовилась к долгой дороге. В каком-то смысле так оно и было. Это больше не было побегом. Это было прощанием с той версией себя, что годами молчала, копила усталость, обиды и простую нехватку признания.
Она взяла небольшую сумку из прихожей ту, что носила только по особым случаям, и вышла бесшумно. Ольга спала. Конечно. После очередного «тяжёлого дня в офисе» ей нужен был отдых но её покой всегда держался на спине матери, которая не отдыхала никогда.
Лидия не оставила записки. Ничего драматичного. Просто ушла.
Она села на поезд до Петербурга, где жила её сестра, Анна. Они не виделись больше двух лет, а вчерашний звонок был краток:
Можно я приеду? Мне нужно уехать… для себя.
Анна ответила просто:
Приезжай. Когда угодно. Не спрашивай.
Дом Анны был тёплым и светлым, пахнущим свежим хлебом и кофе. Здесь никто не ругал её за забытый мусор. Никто не жаловался, что она «ничего не делает целыми днями». Первые два дня Лидия спала. По-настоящему. Глубоко, без пробуждений, будто все годы усталости теперь тянули её назад, требуя наконец отдохнуть.
На третий день Анна отвела её в центр города. В книжный. Туда, где Лидия когда-то мечтала работать в юности. Ей нравились книги, их запах, порядок на полках. И особенно тишина.
У тебя есть время. Можно начать с чего угодно, сказала Анна.
И Лидия начала. С хорошего кофе, со сборника стихов, с прогулок по тихим улочкам. С мелочей, которые имели значение: тёплый свитер, выбранный для себя, хороший крем для рук, букет цветов просто так.
Тем временем Ольга писала. Сначала сухо:
«Хотя бы скажи, вернёшься или нет».
Потом менее уверенно:
«Прости, если обидела… Я не поняла».
И наконец:
«Мама, я скучаю. Можем поговорить?»
Лидия перечитывала каждое сообщение по несколько раз. Потом закрывала их. Хотела ответить но впервые поняла, что не обязана торопиться с прощением. Или притворяться. Ольге предстояло научиться тому терпению, что её мать носила в себе десятки лет.
Через неделю Лидия вернулась в Москву. Не ради Ольги. Ради себя.
В пустой квартире всё было на своих местах. Ольги не было дома. На кухонном столе лежала записка:
«Прости меня. Я не умела быть дочерью. Буду ждать, когда захочешь поговорить. Ольга».
Лидия не заплакала. Только почувствовала тёплый комок в груди. Незнакомое чувство: возможно, слабую надежду. Но теперь она знала наверняка: прощение не обязанность. Уважению учатся. Настоящая любовь не требует жертв.
В следующие месяцы Ольга стала приходить всё чаще. Сначала молча, неуклюже. Приносила цветы, потом готовила. Потом спрашивала искренне:
Мама, хочешь, я что-то для тебя сделаю сегодня?
Это не было идеалом. Всё не исправилось вдруг. Но это было начало.
Лидия научилась говорить «нет». Однажды, когда Ольга развесила бельё без просьбы, та посмотрела на неё долгим взглядом и улыбнулась.
Спасибо, Оля. Впервые за долгое время я чувствую, что ты меня видишь.
Ольга опустила вешалку и крепко, по-настоящему обняла мать.
Я вижу тебя, мама. Прости, что так поздно.
В душе Лидии та тихая боль, что жила в ней столько лет, наконец превратилась в спокойствие. В котором она больше не была одна.
