Страшная ошибка
Светлана очнулась от резкой боли. Перед пробуждением ей снилось что-то важное, но боль перебила сон, и он улетучился, как утренний туман. Живот ныл так сильно, что отдавало в спину — такого раньше не бывало.
Она лежала, прислушиваясь к ощущениям. Казалось, боль немного стихает. Осторожно села на кровати, но стоило попытаться встать — снова пронзило. Вскрикнув, она сползла на пол и на четвереньках добралась до комода, где лежал телефон.
«Скорую» вызывала, стоя на коленях, одной рукой упираясь в пол. «Надо успокоиться, скоро приедут, — уговаривала себя Светлана. — А дверь? Кто откроет?» Ползком добралась до прихожей. Боль пульсировала, живот горел, будто раскалённый уголь.
Попыталась подняться, чтобы отодвинуть засов, но боль впилась острее. На глазах выступили слёзы. Вот оно, страшное в одиночестве — не то, что некому подать воды, а то, что некому открыть дверь, когда на кону жизнь. Прикусив губу до крови, она сделала последний рывок. Дверь открылась, и сознание уплыло в темноту.
Сквозь туман в голове доносились обрывки фраз. Её о чём-то спрашивали. Она отвечала — или казалось, что отвечала.
Очнулась в палате. Низкое осеннее солнце било в глаза. Резко отвернулась — и тут же скривилась от боли под рёбрами. Живот казался раздутым, но самой боли уже не было.
Ещё вчера, в очередной раз порываясь расстаться с Михаилом, думала: «Лучше умереть, чем так жить». Мужа нет, детей нет, одна пустота. Зачем всё это? А ночью, когда боль скрутила, цеплялась за жизнь, испугавшись: умереть вот так, внезапно, в одиночестве — страшнее некуда.
— Очнулась? Сейчас медсестру позову.
Светлана повернула голову. На соседней койке лежала полная женщина в ситцевом халате с ромашками.
Вскоре вошла медсестра.
— Как самочувствие? — спросила она. Молодая, розовощёкая. Или это казалось из-за её нежно-розового колпачка?
— Нормально, — ответила Светлана. — А что со мной?
— Сейчас доктор придёт, объяснит, — сказала девушка и вышла, мелькнув толстой русой косой.
— Ты в гинекологии. Тебя пару часов назад привезли. Крепко ты спала, голубушка, — пробасила соседка.
«Голубушка». В последнее время её всё чаще называли «женщиной» или «гражданкой». Светлана чувствовала себя старухой, хоть и было ей всего сорок два. Может, поэтому, когда знакомые сулили женихов, отмахивалась: «Поздно, не надо». Поэтому и пыталась бросить Михаила, но он возвращался.
— Как себя чувствуете? — В палату вошёл врач лет пятидесяти.
— Доктор, что случилось? Меня оперировали? Я как воздушный шар.
— Петрова, вас в перевязочную ждут, — кивнул он соседке.
Та кряхтя поднялась и вышла. Светлана встретилась с врачом взглядом.
— Вам сделали лапаротомию. Внематочная беременность, труба лопнула.
— Как? — она чуть не подскочила, но боль моментально прижала её к кровати.
— Что вас так удивило?
— Мне… мне ставили бесплодие.
— Ну, это не исключает ни внематочной, ни обычной беременности. Жизнь полна сюрпризов, поверьте. Полежите у нас пару дней.
— А вставать можно?
— Можно. Но без фанатизма, — он вышел.
Светлана переваривала услышанное. Врачи же твердили: детей не будет. Муж из-за этого ушёл — точнее, нашёл повод для измен. «Неужели я могу? О чём я… Сорок два, поздно».
Она села, опустила ноги. У кровати стояли её тапочки, на спинке висел халат. Видимо, «скорая» прихватила.
Надела халат, встала. Голова закружилась — «от наркоза». В кармане нащупала ключи и паспорт. «Дверь закрыли».
Зеркала не было. Пригладила волосы ладонью и вышла в коридор. Дошла до ординаторской, но дверь была заперта. Пошла дальше, к посту медсестёр, но голова закружилась сильнее. Присела на диван в холле.
«Обрадовался бы Миша, если б узнал?» Они познакомились пять лет назад. Он сразу сказал: «Я женат». Поздно женился, ребёнок маленький.
Роман вспыхнул быстро. Она ни на что не надеялась. Много раз пыталась порвать. Он уходил, но возвращался. Сначала обещал: «Когда дочка подрастёт — уйду». Дочка пошла в школу, а он остался с женой. Светлана перестала спрашивать. Говорила себе: «В последний раз» — но снова впускала его.
Её мысли перебил разговор у поста.
— Представляешь, Сергеев во время операции нашёл у неё опухоль. Огромную.
Это была та самая медсестра с косой.
— И что? — спросил другой голос.
— Ничего. Зашили. Сергеев сказал — последняя стадия. Завтра эту Ковалёву в онкоцентр повезут. А ведь молодая ещё.
— Жалко.
Светлана не слышала дальше. В ушах гудело: «Ковалёва… опухоль… последняя стадия». Бросило в жар, подкатила тошнота. «Это же я… У меня рак? Почему врач не сказал?»
Держась за стену, вернулась в палату. Лёжа, плакала.
Вернулась соседка.
— Ты чего? Позвать кого?
— Не надо. — Светлана вышла.
Спустилась на первый этаж. День был тёплый. Она вышла во двор. Больные гуляли по аллеям. Никто не смотрел в её сторону.
«Нет, я не поеду в онкоцентр». Врач сказал: «Осталось мало». Она помнила, как умирала мать. Химия, тридцать курсов… Потом та сдалась.
Светлана обернулась на корпус. Вещей у неё не было — только ключи и паспорт в кармане. Она не выдержит, как мать. Решила: уйдёт.
Оставшееся время проведёт дома. Хотя бы не облысеет. Шла пешком, садилась на скамейки. Прохожие косились. Какая разница?
Дома встала под душ, смыла больничный запах. Заварила крепкий чай. Живот ныл, но терпела.
То плакала, то впадала в оцепенение. ЧтоОна подошла к окну, увидела, как по улице идёт Михаил с чемоданом, и вдруг поняла, что теперь у неё есть ради чего жить — даже если это всего лишь ещё один шанс, подаренный судьбой.